Комната, где пили чай, отделялась от главного зала только рядом декоративных елочек в горшках. Бэзил прошел вдоль горшков до дивана, который стоял практически напротив их столика, и сел там.

Она говорила негромко, слегка запинаясь, не так уверенно, как на сцене, и очень печально: «Ну, конечно да, Тэд!» Довольно долгое время на протяжении их разговора она повторяла: «Ну, конечно да!», или: «Но ведь это не так, Тэд!» Тэд Фэй говорил тихо, и Бэзил не мог ничего разобрать.

– … он сказал – через месяц, и он не намерен больше ждать… В каком-то смысле да, Тэд… Это нелегко объяснить, но ведь он сделал все и для моей мамы, и для меня… Какой смысл себя обманывать? С этой ролью справилась бы любая дурочка, и любая, кому бы он ее дал, была бы просто обречена на успех… Он ужасно заботливый… Ведь он сделал для меня все!

Бэзил прислушивался изо всех сил, захваченный сильными переживаниями; теперь он слышал и то, что говорил Тэд Фэй.

– Но ты говоришь, что любишь меня?

– Но разве ты не понимаешь, что я обещала выйти за него больше года назад?

– Скажи ему правду – что любишь меня! Попроси его тебя отпустить!

– Но это же не музыкальная комедия, Тэд!

– Да, здесь все пошлее, – с горечью сказал он.

– Прости, дорогой, милый мой Тэд, но ты сводишь меня с ума, продолжая в том же духе! Мне становится все тяжелее и тяжелее.

– Наверное, я брошу Йель и уеду из Нью-Хейвена.

– Нет, ни в коем случае! Ты останешься и будешь этой весной играть в бейсбол. Ты же идеал для всех этих мальчишек! И если ты…

Он отрывисто рассмеялся:

– Да уж! Кому, как не тебе, рассказывать мне об идеалах?

– А почему бы и не мне? Я живу, выполняя свои обязательства перед Бельтцманом; и тебе, как и мне, придется смириться с тем, что нам не дано быть вместе.

– Джерри! Подумай, что ты делаешь! Теперь всю жизнь, как только я услышу этот вальс…

Бэзил встал, быстро пошел по коридору, миновал вестибюль и вышел из гостиницы. Он находился в состоянии сильного эмоционального замешательства. Он понял не все, что услышал, но брошенный им украдкой взгляд на личные отношениях этих двоих, у ног которых, как казалось ему со скромной высоты его жизненного опыта, был весь мир, показал ему, что жизнь для всех без исключения – это борьба, и пусть издалека она и выглядит блистательной, на самом деле она всегда трудная, на удивление нехитрая и немного печальная.

И они будут жить дальше. Тэд Фэй вернется в Йель, засунет ее портрет в ящик стола и вновь начнет выбивать свои знаменитые хоумраны при полных базах будущей весной; в половине девятого вечера вновь поднимется занавес, но в ее жизни уже не будет чего-то теплого и юного – того, чем она обладала еще вчера.

На улице уже стемнело, огни Бродвея напоминали лесной пожар, и Бэзил медленно пошел туда, где свет горел ярче всего. Со смутным чувством одобрения и обладания он смотрел на огромные светящиеся пересекающиеся плоскости реклам. Теперь он будет видеть их часто, и его беспокойное сердце станет биться в унисон с огромным беспокойным сердцем нации – сюда он будет приходить всегда, когда бы ему ни удалось вырваться из школы.

Но теперь все изменилось – он едет в Европу! И тут Бэзил понял, что ни в какую Европу ему не хочется. Не мог он не послушаться зова собственной судьбы и получить взамен всего лишь несколько месяцев без боли. Последовательное покорение разных миров: сначала школа, затем университет, а после и Нью-Йорк – вот о чем он мечтал с самого детства, пронеся эту мечту с собой до самой юности. И неужели насмешки каких-то мальчишек смогут заставить его отказаться от настоящей мечты и с позором укрыться в тени? Он встряхнулся, как выходящий из воды пес, и тут же вспомнил о мистере Руни.

Спустя несколько минут он вошел в бар, поймал подтрунивающий взгляд бармена и прошел прямо к столику, где все еще спал мистер Руни. Бэзил потряс его за плечо – сначала осторожно, затем посильнее. Мистер Руни зашевелился и заметил Бэзила.

– Возьмись за себя, – сонно пробормотал он. – Возьмись за себя и оставь меня в покое!

– Я в порядке! – сказал Бэзил. – Честное слово, я – в полном порядке, мистер Руни! А вам нужно сейчас пойти со мной в туалет, умыться, в поезде еще сможете поспать, мистер Руни! Ну же, мистер Руни, пожалуйста, пойдемте…

Тяжелые времена, казалось, не кончатся никогда. В декабре Бэзил был опять наказан, и до самого марта ему не разрешали покидать школу. Снисходительная мать не привила ему привычки к труду, и с этим, пожалуй, не могла бы справиться никакая сила, кроме самой жизни; он много раз начинал все с чистого листа, у него ничего не получалось, но он пробовал снова и снова.

После Рождества он подружился с одним новичком, по имени Мэплвуд, но они поссорились из-за какой-то глупости; весь зимний семестр, когда школы для мальчиков превращаются в уединенный мирок, ограниченный стенами школьного здания, и дикая мальчишеская энергия лишь изредка находит себе выход в спортивном зале, Бэзил подвергался многочисленным насмешкам и унижениям за свои настоящие и придуманные грехи и проводил много времени в одиночестве. С другой стороны, теперь с ним всегда были и Тэд Фэй, и «Прекрасная роза ночная» на фонографе – «Теперь всю жизнь, как только я услышу этот вальс…», – и запечатлевшиеся в памяти огни Нью-Йорка, и мысли о том, как он будет играть в футбол будущей осенью, и очаровательный мираж Йеля, и скорая весна, несшая с собой надежду.

«Толстяк» Гаспар и еще несколько человек стали вести себя с ним вежливо. Однажды, когда ему и «Толстяку» случайно оказалось по пути по дороге с занятий, они вдруг разговорились об актрисах – и Бэзилу хватило ума впоследствии не хвастаться этим разговором.

Младшие ребята вдруг неожиданно решили, что он – вполне хороший парень, а один из преподавателей, который до этого его не любил, как-то раз по дороге в класс вдруг дружески хлопнул его по плечу. Со временем все забудется – может, для этого хватит и одного лета? В сентябре появятся новые наглые мальчишки, ну а для него в следующем классе начнется новая жизнь.

В один из февральских дней, когда ребята играли в баскетбол, случилось нечто очень важное. Он и Брик Уэльс оказались впереди, на половине противника, и в пылу схватки в спортивном зале зазвенело эхо от резких хлопков и пронзительных криков.

– Эй, сюда!

– Билл! Билл!

Бэзил вел мяч по полю, а Брик Уэльс оказался свободен и дал сигнал, что готов перехватить мяч.

– Сюда! Ли! Эй, Ли!

Ли!!!

Бэзил покраснел, дал ему пас и промахнулся. Его окликнули по фамилии! Замена была так себе, но все же лучше, чем обидная кличка или насмешка. Брик Уэльс продолжил игру, даже не заметив, что только что совершил или же поспособствовал свершению чего-то такого, что в итоге уберегло другого мальчишку от зачисления в легион озлобленных, эгоистичных и несчастных неврастеников. Нам не дано знать, в какой редкий миг человек открыт всему миру и от легчайшего прикосновения может угаснуть навеки либо полностью исцелиться. Пройдет этот миг – и, быть может, нам уже больше никогда не удастся до него достучаться. И не исцелят его уже никогда наши самые целебные средства, и не ранят его уже никогда наши самые острые мечи.

Ли!!! Всего лишь пара звуков. Но, засыпая в тот вечер, Бэзил повторял их про себя вновь и вновь, размышляя о них, чувствуя радость от того, что теперь они с ним навсегда; и он уснул со счастливой улыбкой.

В июне, после вступительных экзаменов в колледж, Бэзил Дьюк Ли и еще пятеро других ребят из школы Св. Риджиса сели в поезд, следовавший на запад страны. Двое сошли в Питтсбурге; один пересел на поезд до Сент-Луиса, двое вышли в Чикаго; дальше Бэзил поехал один. Впервые в жизни ему захотелось спокойствия, и теперь он мог вдыхать его полной грудью; ближе к концу учебы все стало гораздо лучше, но в целом прошедший школьный год выдался крайне неудачным.