В пять вечера Энсон встречался с друзьями и провел с ними час, обильно и опрометчиво выпивая. Йельский клуб выпускников он покинул вовремя, и шофер матери подвез его к «Ритцу», но обычная стойкость к алкоголю в тот день его покинула, а в душной гостиной с паровым отоплением у него вдруг закружилась голова. Он все это прекрасно понимал, и ему было весело и стыдно.

Кузине Полы было двадцать пять лет, но она была на редкость наивна и поначалу не поняла, что происходит. С Энсоном она была до этого не знакома, поэтому удивилась, когда он пробормотал нечто невразумительное и чуть не упал со стула. Пока не появилась Пола, ей и в голову не пришло, что то, что она приняла за запах побывавшей в химчистке военной формы, на самом деле был запах виски. Но Пола, едва войдя в комнату, узнала запах; необходимо было сделать так, чтобы Энсон ни в коем случае не попался на глаза матери, и кузина, встретившись с Полой взглядом, тут же все поняла.

Спустившись к лимузину, Пола и Энсон обнаружили в машине двух крепко спящих мужчин – это были его собутыльники из йельского клуба, которые тоже собрались на вечеринку. Он совсем забыл о том, что они остались в машине. По пути в Хемпстед они проснулись и принялись петь. Отдельные песни были грубоваты, и Пола поджала губы от стыда и отвращения, пытаясь в то же время смириться с мыслью, что Энсон, оказывается, почти не стесняется произносить вслух большинство запретных слов.

А в отеле смущенная и взволнованная кузина, поразмыслив над происшествием, вошла в спальню к миссис Лежендр и сказала:

– Какой же он забавный!

– Кто забавный?

– Как кто?! Мистер Хантер, конечно. Такой забавный!

Миссис Лежендр бросила на нее пристальный взгляд:

– И что же в нем такого забавного?

– Ах, он сказал, что он – француз! Я и не подозревала, что он из Франции.

– Чепуха какая-то! Ты, видно, его неправильно поняла. – Она улыбнулась. – Он пошутил.

Кузина упрямо покачала головой:

– Нет. Он сказал, что вырос во Франции. Сказал, что не говорит по-английски, поэтому не может со мной разговаривать. И он действительно не мог!

Миссис Лежендр раздраженно отвернулась, а кузина в тот же миг задумчиво добавила:

– Быть может, это случилось потому, что он был слишком пьян?

И вышла из комнаты.

Этот забавный рассказ был чистой правдой. Энсон, обнаружив, что не может разговаривать разборчиво и голос его не слушается, предпринял нестандартную попытку спасти ситуацию, объявив, что не разговаривает по-английски. Годы спустя он часто рассказывал эту историю и неизменно сообщал, что не может удержаться от громкого хохота при одном только воспоминании.

За следующий час миссис Лежендр пять раз пыталась дозвониться до Хемпстеда по телефону. Когда, наконец, вызов состоялся, ей пришлось прождать еще десять минут, прежде чем в телефоне послышался голос Полы.

– Кузина Жози рассказала мне, что Энсон напился.

– Ах, нет…

– Ах, да! Кузина Жози рассказала мне, что он напился. Сказал, что он француз, упал со стула и вообще вел себя как пьяный. Я не желаю, чтобы он провожал тебя домой!

– Мама, он в полном порядке! Пожалуйста, не волнуйся…

– Но я не могу не волноваться! Какой ужас! Пожалуйста, пообещай мне, что ты не поедешь с ним домой!

– Я постараюсь, мама…

– Я не желаю, чтобы он провожал тебя домой!

– Хорошо, мама. До свидания.

– Смотри же, Пола! Попроси кого-нибудь тебя подвезти.

Пола медленно оторвала трубку телефона от уха и повесила ее на аппарат. Ее лицо пылало от беспомощной досады. Энсон, растянувшись во весь рост, спал наверху, а на первом этаже ни шатко ни валко подходил к концу званый ужин.

За час езды Энсон немного протрезвел – когда они прибыли, он уже был просто слегка навеселе, и у Полы появилась надежда, что вечер не будет испорчен. Но после пары опрометчиво выпитых перед ужином коктейлей произошла катастрофа. Пятнадцать минут Энсон грубо и слегка оскорбительно разглагольствовал перед гостями, а затем тихо осел прямо под стол, словно пьянчужка со старой открытки – но, в отличие от старой открытки, эта картина выглядела ужасно и отнюдь не пикантно. Присутствовавшие девушки, казалось, ничего не заметили – происшествие было встречено полной тишиной. Дядя и еще двое мужчин понесли Энсона наверх, и в этот самый момент Полу вызвали к телефону.

Через час Энсон проснулся в тумане нервных мучений, сквозь который через некоторое время ему удалось разглядеть фигуру дяди Роберта, стоявшего у двери.

– Я говорю, тебе лучше?

– Что?

– Тебе лучше, старина?

– Ужасно, – сказал Энсон.

– Я сейчас дам тебе еще одну таблетку бромозельцера. Примешь и уснешь, как младенец.

Энсон с трудом спустил ноги с кровати и встал.

– Я в порядке, – глухо сказал он.

– Спокойнее, спокойнее…

– Дай мне коньяку, и я спущусь вниз.

– Только не это!

– Только это и поможет. Я уже в порядке… Кажется, натворил я дел?

– Все сочли, что тебе сегодня нездоровится, – неодобрительно сказал дядя. – Можешь ни о чем не беспокоиться. Шайлер сюда вообще не добрался – «вырубился» прямо у шкафчика в гардеробной клуба «Линкс».

Относясь равнодушно к чьему угодно мнению, кроме мнения Полы, Энсон, тем не менее, был решительно настроен спасти хотя бы остаток вечера. Но, выйдя после холодного душа к гостям, он обнаружил, что почти все уже разъехались. Пола тут же встала, собираясь ехать домой.

В лимузине возобновилась прежняя многозначительная беседа. Она знала, что он пьет, признала она, но ничего подобного она не ожидала; ей вдруг пришло в голову – а вдруг они все же не подходят друг другу? У них слишком разные представления о жизни, и так далее. Когда она закончила говорить, стал говорить Энсон – очень трезвым тоном. Затем Пола сказала, что ей необходимо все обдумать, сегодня она не станет принимать никаких решений; она не злилась, но ужасно сожалела. Она запретила ему провожать себя до дверей номера, но, перед тем как выйти из машины, нагнулась и грустно поцеловала его в щеку.

В следующий вечер у Энсона состоялась продолжительная беседа с миссис Лежендр, во время которой Пола просто сидела, не говоря ни слова. Договорились о том, что у Полы будет время, чтобы поразмыслить над этим происшествием, а затем мать и дочь последуют за Энсоном в Пенсаколу, если сочтут это для себя приемлемым. Он, со своей стороны, с достоинством принес свои самые искренние извинения – и все; даже получив в свои руки все козыри, у миссис Лежендр не получилось воспользоваться преимуществом. Он не дал никаких обещаний, он не унижался, он лишь произнес несколько глубокомысленных замечаний о жизни в целом, продемонстрировав к концу разговора чуть ли не моральное превосходство. Когда три недели спустя они приехали к нему на юг, ни Энсон, почувствовавший удовлетворение, ни Пола, испытавшая облегчение от примирения, так и не поняли, что благоприятный для развития их отношений психологический момент был упущен навсегда.

Он всецело поглощал и привлекал ее, и в то же время наполнял ее тревогой. Сбитая с толку присущей ему смесью основательности и потакания своим слабостям, смесью чувств и цинизма – эти не сочетавшиеся друг с другом качества ее кроткий разум был не в силах воспринять как единое целое, – Пола понемногу стала считать, что в нем кроется сразу две разные личности. Оставшись с ним наедине или в обществе, на официальном приеме или в случайной компании людей, занимавших невысокое положение, она ощущала огромную гордость от того, что находится вблизи столь сильной и привлекательной личности, проявлявшей заботу и понимание. А в других ситуациях ей становилось тревожно: обычно казавшееся славным отсутствие аристократических замашек проявляло себя с совсем иной стороны. «Иная сторона» была грубой и хохочущей, не думавшей ни о чем, кроме удовольствий. На время она отпугнула ее, заставив даже ненадолго, тайком, попытаться вернуть себе одного старого поклонника – но все было бесполезно: после четырех месяцев воздействия обволакивающей жизненной силы Энсона в любом другом мужчине в глаза бросалась лишь худосочная бледность.