– Виу-виу-уиу! – к огорчению Бэзила, заверещал Багс. – Виу-виу-виу!

– Ну, пожалуйста, Багс, ответь, а? Если ты можешь, поехали вместе, а?

– Мне надо к врачу, – ответил Багс, внезапно успокоившись. – Нужно проверить, насколько я ненормальный.

– А ты не можешь сходить к нему в какой-нибудь другой день? – расстроенно спросил Бэзил.

– Виу-виу-уиу! – опять заверещал Багс.

– Ну, ладно, – торопливо сказал Бэзил. – Случайно, не знаешь, где сейчас «Толстяк» Гаспар?

Багс зашелся в пронзительном шуме, но кто-то другой все же видел «Толстяка», и Бэзила направили в кондитерскую «Бостон».

Это был изобильный рай для любителей дешевых сластей. Аромат, тяжелый, тошнотворный и оседавший липким потом на руках у взрослых, удушливым облаком нависал над окрестностями и встречал посетителей прямо у дверей, служа самым лучшим безмолвным предупреждением. Внутри, под подвижным черным кружевом из мух, сидели в ряд дети и поглощали сытные десерты из кусочков бананов, кленового сиропа, шоколадного зефира и мороженого с орешками. За столиком сбоку Бэзил и обнаружил Гаспара.

«Толстяк» Гаспар для Бэзила являлся одновременно и самым бесперспективным, и самым многообещающим кандидатом. Все считали его добряком – и он на самом деле был так добр, что вел себя с Бэзилом почти нейтрально и даже вежливо разговаривал всю эту осень. Бэзил понимал, что так он ведет себя со всеми, но все же втайне надеялся, что «Толстяк» относился к нему хорошо – ведь раньше все к нему хорошо относились, – и ему отчаянно хотелось попробовать – а вдруг? Но он, без всяких сомнений, заблуждался – когда Бэзил подошел к столику и увидел повернувшиеся к нему из-за стола каменные лица двух других ребят, надежда почти исчезла.

– Послушай, «Толстяк»… – начал он и запнулся. А затем выпалил скороговоркой: – Я сегодня наказан, но сбежал – мне надо с тобой поговорить! Доктор Бэкон сказал, что я могу поехать в Нью-Йорк в субботу, если найду с кем; надо еще двух человек. Я пригласил Багса Брауна, но он не может, так что я подумал – может, сможешь ты?

Он внезапно умолк, сильно смутившись, и стал ждать ответа. Двое ребят, сидевших с «Толстяком», вдруг громко расхохотались:

– А Багс не такой уж и псих!

«Толстяк» Гаспар заколебался. В эту субботу в Нью-Йорк он поехать не мог, и если бы все было, как обычно, он бы просто вежливо отказался. Он не имел ничего против Бэзила, так же, как и против любого другого человека; но мальчишки лишь до определенной степени могут не идти на поводу у мнения окружающих, а на него сейчас подействовал заразительный смех приятелей.

– Нет, что-то не хочется, – равнодушно заметил он. – И с чего это ты решил просить именно меня?

Затем, слегка устыдившись, он издал негромкий смешок, как бы извинившись, и уткнулся в свое мороженое.

– Ну, я так… Подумал, что вдруг ты… – сказал Бэзил.

Быстро отвернувшись, он подошел к стойке и глухим и незнакомым голосом заказал мороженое с клубничным сиропом. Он съел его механически, под периодически раздававшиеся со столика за спиной шепот и хихиканье. Все еще как в тумане, он пошел к выходу, забыв заплатить по счету, и его окликнул кассир, вызвав еще более громкий общий смех.

На мгновение он задумался – может, вернуться к столику и врезать одному из этих парней? – но тут же понял, что этим он ничего не добьется. Они ведь всем расскажут правду – что он это сделал потому, что не смог найти никого, кто согласился бы поехать с ним в Нью-Йорк. Сжав кулаки от бессильной ярости, он вышел из кондитерской.

И тут же натолкнулся на третьего кандидата – Тредвея. Тредвей начал учебу в школе Св. Риджиса после начала учебного года, позже остальных, и неделю назад его подселили в комнату Бэзила. Тредвей не видел постигших Бэзила осенью унижений, и это позволило Бэзилу вести себя с ним совершенно естественно; их отношения были если и не дружескими, то, по крайней мере, ровными.

– Эй, Тредвей! – окликнул он его, все еще волнуясь после приключения в «Бостоне». – Ты сможешь поехать в Нью-Йорк в субботу? Сходим в театр?

Он остановился, увидев, что Тредвей шел в компании Брика Уэльса – того самого парня, с которым он подрался и который теперь был его злейшим врагом. Переводя взгляд с одного на другого, Бэзил заметил на лице Тредвея раздражение, а на лице Брика Уэльса – отсутствующее выражение; он понял, что только что произошло. Тредвею, постепенно втягивавшемуся в школьную жизнь, только что открыли глаза на статус его соседа по комнате. Как и «Толстяк» Гаспар, вместо того чтобы найти в себе силы принять дружеское приглашение, он предпочел резко оборвать дружбу.

– Ни за что на свете! – коротко ответил он. – Пока!

Тредвей с Уэльсом прошли мимо него в кондитерскую.

Подобное пренебрежение ощущалось еще больнее от того, что высказывалось без всякой страсти. Если бы Бэзил испытал подобное в сентябре, муки были бы невыносимы. Но с тех пор ему удалось отрастить себе довольно крепкий душевный панцирь, хотя и не добавлявший ему привлекательности, но зато оберегавший от излишней чувствительности к орудиям пыток такого рода. Хлебнув горя и отчаяния, жалея себя, он немного прогулялся по улице, пока его лицо не перестало судорожно подергиваться. Затем кружным путем он пошел обратно в школу.

Он решил вернуться тем же путем и дошел до соседнего со школой участка. У самого забора послышались приближающиеся с дорожки шаги; он неподвижно замер, опасаясь – вдруг это кто-то из преподавателей? Голоса приближались и становились все громче. Еще не совсем понимая, о чем речь, он вдруг испытал ужас, прислушавшись к разговору внимательнее.

– … и когда ему не удалось уговорить Багса Брауна, бедняга стал умолять поехать с ним «Толстяка» Гаспара, а «Толстяк» и говорит: «И с чего это ты решил меня просить?» И поделом ему будет, если он вообще никого не найдет!

Это был заунывный и исполненный торжества голос Льюиса Крама!

Поднявшись к себе в комнату, Бэзил обнаружил на кровати посылку. Он знал, что в ней, и уже долго и с нетерпением ее ждал, но так велико было его уныние, что он вскрыл пакет совершенно равнодушно. Внутри была серия из восьми цветных репродукций картинок Харрисона Фишера с девушками, «на глянцевой бумаге, без надписей или рекламы, полностью пригодных для помещения в рамки».

Картинки были подписаны: Дора, Маргарита, Бабетта, Люсиль, Гретхен, Роуз, Катрина и Мина. После беглого просмотра двоих – Маргариту и Роуз – Бэзил медленно порвал и выбросил в мусорную корзину, словно отбраковав больных щенков из помета. Шесть оставшихся он развесил на кнопках по стенам. Затем лег на кровать и стал их рассматривать.

Дора, Люсиль и Катрина были блондинками; Гретхен была шатенкой; Бабетта и Мина были брюнетками. Через несколько минут он отметил, что чаще всего смотрит на Дору и Бабетту, чуть меньше – на Гретхен, хотя голландский чепец последней выглядел совсем не романтично и исключал элемент загадочности. Бабетта, миниатюрная брюнетка с фиалковыми глазами, в маленькой шляпке, привлекала больше всех; в конце концов его взгляд так на ней и застыл.

– Бабетта, – негромко прошептал он, – прекрасная Бабетта…

Звучание этого имени, грустное и соблазнительное, словно доносящиеся из фонографа мелодии «Велия» или «Пойду к „Максиму“ я…», лишило Бэзила твердости, и он расплакался в подушку, перевернувшись на живот. Он ухватился за прутья кровати, оказавшиеся у него над головой, и, всхлипывая и дергаясь, стал вслух отрывисто говорить сам с собой, как он их всех ненавидит, кого именно он ненавидит – назвал дюжину имен – и что бы он с ними сделал, если бы обладал силой и могуществом. Раньше в такие моменты он всегда вознаграждал «Толстяка» Гаспара за его доброту, но сегодня «Толстяк» оказался таким же, как остальные. Бэзил бросался на него, безжалостно лупил его кулаками или же презрительно смеялся, проходя мимо него, ослепшего и выпрашивающего на улице милостыню.

Он взял себя в руки, услышав, что вошел Тредвей, но даже не пошевелился – и ничего не сказал. Он прислушивался, как сосед ходит по комнате, и через некоторое время понял, что звуки открываемых шкафов и выдвигаемых ящиков комодов доносятся необычно часто. Бэзил перевернулся, прикрыв рукой заплаканное лицо. В руках у Тредвея была целая куча рубашек.