– Вот когда за такие слова тебя призовут к ответу, тогда и ты начнешь вписываться в мою картину мира! – заметила Джулия. – А пока, чтобы уравнять счет, познакомь-ка меня с этим Рэглендом!
– Но ведь это – мои последние часы! – взмолился он.
– Я и так дала тебе целых три дня, чтобы ты придумал какой-нибудь свежий подход! Покажи, что ты воспитанный человек! Пригласи знакомого на чашку кофе!
Когда к ним присоединился мистер Дик Рэгленд, Джулия удовлетворенно вздохнула. Дик был загорелым блондином с прекрасной фигурой, а лицо его, казалось, светилось изнутри. Голос у него был негромкий, но глубокий; он всегда как бы чуть дрожал, и в нем словно звучало беспечное отчаяние; взгляд его заставил Джулию почувствовать себя привлекательной. Полчаса среди ароматов фиалок, подснежников, незабудок и анютиных глазок они обменивались любезностями, и интерес Джулии лишь возрос. Она даже обрадовалась, когда Фил произнес:
– Мне надо еще оформить английскую визу. Так что, юные птенчики, я вынужден оставить вас наедине, пусть это и неблагоразумно. Если хочешь меня проводить, приезжай к пяти на вокзал Сен-Лазар, ладно?
Он посмотрел на Джулию, надеясь, что она сейчас скажет: «А я пойду с тобой!» Она отлично знала, что не стоило ей оставаться один на один с этим человеком, но он сумел ее рассмешить, а ей последнее время нечасто доводилось смеяться, поэтому она сказала:
– Я еще ненадолго задержусь – тут такая хорошая и бодрая атмосфера!
Когда Фил ушел, Дик Рэгленд предложил заказать «фин шампань».
– Я слышала, у вас ужасная репутация? – внезапно спросила Джулия.
– Жуткая! Меня уже никуда не приглашают. Хотите, я сейчас приклею усы для конспирации?
– Как странно… – продолжила она. – Разве вы не понимаете, что сами лишаете себя поддержки? Да будет вам известно, что Фил, прежде чем вас представить, счел необходимым предупредить меня о вашей репутации! И я его вполне могла бы попросить вас не представлять!
– А почему же не попросили?
– Мне показалось, что вы такой красивый, и все это очень грустно…
Его лицо не изменилось; Джулия поняла, что он столь часто слышал это замечание, что оно его уже нисколько не трогало.
– Но, это, конечно, не мое дело! – торопливо добавила она.
Она не сознавала, что его статус «изгоя» лишь добавлял ему привлекательности в ее глазах, и не потому, что ей импонировал беспутный образ жизни – она никогда не видела этого своими глазами, и для нее это было просто абстракцией, – а потому, что в результате этой жизни он оказался в одиночестве. Некий атавизм характера заставил ее устремиться к появившемуся в племени чужаку – существу из мира, где жили иначе, сулившему нечто непознанное, обещавшему приключения.
– Вам я, пожалуй, могу сказать: я собираюсь навсегда бросить пить пятого июня, когда мне исполнится двадцать восемь лет, – вдруг произнес он. – Пьянство мне больше не приносит радости. Очевидно, я – один из тех, кому пить противопоказано!
– Вы уверены, что сможете бросить?
– Я всегда выполняю свои обещания. Я хочу вернуться в Нью-Йорк и устроиться на работу.
– Вы даже представить себе не можете, как я рада. Сама удивляюсь! – вырвалось у нее, но она решила: ничего страшного.
– Еще «фин шампань»? – предложил Дик. – И радости прибавится!
– Вы так и будете продолжать до самого дня рождения?
– Скорее всего. А в мой день рождения я буду плыть по океану на «Олимпике».
– Я тоже на нем плыву! – воскликнула она.
– Вот тогда и увидите мгновенное превращение; я выступлю с этим номером на корабельном концерте!
Стали убирать столики. Джулия знала, что ей пора идти, но разве могла она оставить его сидеть в одиночестве, наедине с грустью, прятавшейся за его улыбкой? Она решила, что должна проявить участие и поддержать в нем решимость.
– Расскажите мне, почему вы пьете? Видимо, есть какая-то причина – может, вы и сами не знаете?
– Как же! Я отлично знаю, с чего все началось!
За рассказом миновал еще час. В семнадцать лет он отправился на войну, а когда вернулся, то жизнь принстонского студента в черной шапочке показалась ему пресной. Он перешел в Бостонский технический, затем уехал за границу и поступил в Школу изящных искусств; там все и началось.
– Когда у меня появились деньги, я обнаружил: выпив, я раскрепощаюсь, как ирландец, и у меня появляется способность нравиться людям; вот это и вскружило мне голову. Я стал больше пить, чтобы поддерживать эффект, чтобы все считали меня отличным парнем.
Я много раз попадал в истории, поссорился с большинством своих друзей, затем связался с одной безумной компанией и на какое-то время загулял с ними, как ирландец. Но я был склонен считать себя выше их и стал иногда задумываться – а что я, собственно, делаю с этими людьми? Им это не очень-то нравилось. А когда такси, в котором я ехал, сбило человека, меня арестовали. Я был ни при чем, но им хотелось получить взятку, и этот случай попал в газеты; когда меня освободили, все продолжали думать, что того человека сбил я. Так что за последние пять лет моя репутация стала такой, что матушки с дочками стараются побыстрее съехать из гостиницы, если вдруг в ней останавливаюсь я!
Недалеко от них засуетился беспокойный официант, и она взглянула на часы:
– Боже мой, ведь Фил уезжает в пять! Мы весь день тут просидели!
Они поспешно отправились на вокзал Сен-Лазар, и он спросил:
– Вы позволите мне увидеться с вами еще раз? Или лучше не надо?
В ответ она посмотрела на него таким же долгим взглядом. Не было заметно никаких следов беспорядочной жизни: лицо было румяное, спина прямая.
– Не бойтесь. До завтрака я всегда в полном порядке! – прибавил он, словно больной.
– А я и не боюсь! – рассмеялась она. – Давайте позавтракаем послезавтра.
Они торопливо взбежали по лестнице в здание вокзала Сен-Лазар, но поезд «Золотая стрела» прямо у них на глазах отправился к Ла-Маншу. Джулия исполнилась раскаяния, ведь Фил проделал столь долгий путь…
В качестве искупления она отправилась к себе – она жила в квартире с теткой – и села писать Филу письмо, но ей мешали мысли о Дике Рэгленде. К утру впечатление, которое он на нее произвел, несколько сгладилось, и она решила ему написать, что не сможет с ним увидеться. Но это был такой пустяк, и к тому же она сама была бы не против… Так до половины первого назначенного дня она его и прождала.
Тетке Джулия ничего не сказала, потому что та завтракала с друзьями и могла случайно упомянуть его имя за столом; ей впервые приходилось встречаться с мужчиной, чье имя нельзя было даже упоминать! Он опаздывал, и она ждала его в холле, прислушиваясь к эху беседы, доносившейся из столовой. Услышав в час дня звонок, она открыла дверь.
За дверью стоял мужчина, которого, как ей показалось, она никогда раньше не видела. У него было мертвенно-бледное, плохо выбритое лицо, на макушке торчала помятая мягкая шляпа, воротничок сорочки был несвеж, галстука не было видно – торчал только его кусок, обмотанный вокруг шеи. Но в тот момент, когда она все же признала в этой фигуре Дика Рэгленда, она заметила, что изменилось кое-что еще, полностью затмив все остальное: у него было совершенно иное выражение лица! Это было не лицо, а сплошная презрительная усмешка: остекленевшие глаза почти закрывались, из под губ с обвисшими уголками торчали зубы, подбородок дрожал, словно бутафорский, из которого вытек парафин; это лицо одновременно и выражало, и вызывало отвращение.
– Приве-е-е-т… – пробормотал он.
На мгновение она от него отшатнулась; затем, услышав, что в столовой вдруг воцарилась тишина – все затихли, потому что после звонка из холла до них не донеслось ни звука, – она вытолкнула его за порог, шагнула вслед за ним на лестницу и закрыла дверь.
– Ах-х-х! – с ужасом выдохнула она.
– Со вчерашнего дня не был дома… Влип в историю на вечеринке у…
С отвращением она взяла его за руку, развернула и повела вниз по лестнице, мимо жены консьержа, которая с любопытством поглядела на них из-за стекла будки. Они вышли на залитую ярким солнцем улицу Гинемер.
