Легко было проследить путь дьявола. В своих семимильных сапогах он следовал неправильным курсом, напрямик через села, через леса, иногда любезно стараясь придерживаться дорог – до тех пор, пока они не поворачивали, и тогда он опять летел так, как ему заблагорассудилось. Временами след пролегал по хлопковым полям в полном цвету, но весь этот хлопок попал на землю из сотен стеганых одеял и матрасов, разбросанных торнадо по полям.

У кучи дров, которая еще недавно была негритянской хижиной, доктор ненадолго остановился, чтобы послушать разговор между двумя репортерами и парой робких негритят. Среди руин сидела старуха с забинтованной головой, непрестанно жуя челюстями и раскачиваясь в кресле-качалке.

– Но где же эта река, через которую вы перелетели? – спросил один из репортеров.

– Здесь.

– Где?

Негритята оглянулись на бабушку, ища помощи.

– Да вон она, прямо за вами! – сказала старуха.

Газетчики с отвращением поглядели на мутный ручей в четыре ярда шириной.

– Разве это река?

– Это река Менада, мы всегда ее так звали, с тех пор как я была девчонкой. Да, сэр, это и есть река Менада! И этих двух парнишек перенесло прямо через нее, и приземлились они прямо на той стороне, и ничего с ними не случилось. А на меня упала труба, – закончила она, пощупав голову.

– И что, вы хотите сказать, что больше ничего не было? – с негодованием спросил репортер. – Ну, надо же, через какую реку их перенесло! Сто двадцать миллионов людей сидят и ждут подробностей, а оказывается, их водили…

– Да все правильно, ребята! – перебил его доктор Дженни. – Для этих мест это вполне себе река. И она разливается – это так же точно, как и то, что эти мальчишки вырастут!

Он бросил старухе четвертак и поехал дальше.

Проезжая мимо деревенской церкви, он остановился и посчитал, сколько новых свежих холмиков появилось на кладбище. Он приближался к эпицентру уничтожения. Там стоял дом Хоуденов, где погибло трое; от дома остались лишь одиноко торчавшая печная труба, куча мусора да пугало в огороде – торнадо, словно в насмешку, оставил его нетронутым. В руинах дома, стоявшего через дорогу, по крышке пианино важно расхаживал петух, горласто воцарившийся над грудой из сундуков, башмаков, банок, книг, календарей, дорожек, стульев, оконных рам, искореженного радиоприемника и безногой швейной машинки. Везде валялись постельные принадлежности, одеяла, матрасы, перекрученные пружины из диванов, клочки набивки; он раньше и не задумывался, какую огромную часть своей жизни люди проводят в постели! Как прежде, то тут, то там паслись в полях коровы и лошади – на боках многих виднелись пятна йода. Здесь и там виднелись палатки Красного Креста; у одной из них доктор набрел на сидевшую с кошкой на руках маленькую Элен Килрейн. Ставшая уже привычной куча досок, валявшихся, словно разрушенный малышом в припадке злости игрушечный домик, была красноречивей любых слов.

– Здравствуй, милая, – поздоровался он с ней; сердце его екнуло. – Понравился твоей кошечке торнадо?

– Не понравился!

– А почему ты так решила?

– Она мяукала.

– Да?

– Она хотела убежать, но я ее схватила, а она меня поцарапала – вот, смотрите.

Он поглядел на палатку Красного Креста:

– О тебе кто-нибудь заботится?

– Дама из Красного Креста и миссис Уэллс, – ответила она. – Папу ранило. Он закрыл меня собой, чтобы на меня ничего не упало, а я защищала котенка. Он в больнице, в Бирмингеме. Когда он вернется, то снова построит нам дом.

Доктор содрогнулся. Он знал, что ее отец уже никогда не построит дом: он умер этим утром. Она осталась одна, и она не знала, что она теперь одна. Вокруг нее простиралась мрачная Вселенная, безличная, ничего не сознающая. Ее симпатичное личико смотрело на него уверенно, когда он спросил:

– Элен, а у тебя есть родня?

– Я не знаю.

– Ну, как бы там ни было, у тебя ведь есть кошечка, правда?

– Но это же просто кошка! – спокойно сказала она, но тут же прижала котенка к себе, мучаясь от предательства любимого существа.

– Заботиться о котенке, наверное, непросто?

– О, нет! – торопливо ответила она. – Совсем не сложно. Она ведь ест совсем немного.

Доктор сунул было руку в карман, но вдруг передумал:

– Милая, мы с тобой еще сегодня увидимся – я заеду на обратном пути. А ты пока хорошенько заботься о кошечке, ладно?

– Ладно, – беспечно ответила она.

Доктор поехал дальше. Следующую остановку он сделал около дома, избежавшего разрушения. Уолт Каппс, хозяин, сидел на крыльце и чистил дробовик.

– Что такое, Уолт? Готовишься подстрелить следующий торнадо?

– Не будет больше никакого торнадо.

– Кто его знает? Взгляни сам на небо. Что-то слишком уж быстро оно темнеет.

Уолт рассмеялся и похлопал ладонью по ружью:

– Следующий раз будет лет через сто, не меньше. А это у меня для мародеров. Очень уж много их тут вокруг шныряет, и не только черные. Когда будешь в городе, скажи там – пусть пришлют сюда какие-нибудь патрули.

– Скажу, конечно. У тебя все хорошо?

– Слава богу, повезло! Всем шестерым. Унесло всего одну несушку – небось, так до сих пор и носит ее незнамо где.

Доктор поехал дальше по дороге в город; им овладело тревожное чувство, которое никак не уходило.

«Видимо, погода, – подумал он. – Чувствуется в воздухе что-то этакое, как в прошлое воскресенье».

Уже месяц доктора не отпускало навязчивое желание уехать отсюда навсегда. Когда-то эта деревенская обстановка, казалось, сулила ему мир и покой. Когда иссяк импульс, заставивший его временно покинуть скучное семейное гнездо, он вернулся обратно, чтобы жить тихо и мирно, наблюдая за тем, как из земли появляются молодые ростки и побеги, живя простой и приятной жизнью в согласии с соседями. Мир и спокойствие! Он отлично знал, что нынешняя семейная ссора не кончится никогда, и ничто уже не будет, как раньше; и горечь останется навсегда. И ему довелось увидеть, как мирный деревенский пейзаж превратился в край скорби. Не было тут никакого мира и спокойствия! Надо отсюда уезжать.

По пути он догнал Батча Дженни, который шел в город пешком.

– А я как раз иду к вам, – сказал Батч, нахмурившись. – Вы ведь все-таки прооперировали Пинки, да?

– Залезай… Да, прооперировал. А ты откуда знаешь?

– Доктор Берер нам сказал. – Он бросил на доктора быстрый взгляд, и от доктора не укрылось сквозившее в этом взгляде подозрение. – Уже поговаривают, что он и дня не протянет!

– Сочувствую твоей матери.

Батч противно рассмеялся:

– Ну да, конечно!

– Я, кажется, сказал, что сочувствую твоей матери! – резко повторил доктор.

– Я вас слышал.

Некоторое время они ехали молча.

– Нашел свою машину?

– Машину-то? – с сожалением рассмеялся Батч. – Я нашел нечто – не уверен, что теперь хоть кто-нибудь назовет это машиной! А ведь я мог бы купить себе страховку от торнадо всего за двадцать пять центов! – Его голос дрожал от негодования. – Двадцать пять центов! Но кому могло прийти в голову покупать себе страховку от торнадо?

Стало темнее; издалека, с юга, донесся слабый раскат грома.

– Что ж, – сказал Батч, глядя на доктора с прищуром, – я надеюсь, вы не пили, когда оперировали Пинки?

– Знаешь, Батч, – медленно ответил доктор, – я, конечно, поступил крайне подло, наслав на вас этот торнадо!

Он не надеялся, что его сарказм будет оценен по достоинству, и ждал в ответ какую-нибудь грубость, но вдруг он увидел лицо Батча. Оно было мертвенно-бледным, рот приоткрылся, застывшие глаза широко распахнулись, а из горла донесся мяукающий звук. Он вяло поднял руку прямо перед собой, и тогда доктор увидел…

Меньше чем в миле от них огромная конусообразная черная воронка заполнила все небо и неслась прямо на них, опускаясь и закручиваясь, а перед ней плыл громкий воющий ветер.

– Он возвращается! – пронзительно крикнул доктор.

В пятидесяти ярдах впереди был старый железный мост через ручей Бильби. Доктор изо всех сил нажал на газ и поехал к нему. По полям в том же направлении бежало множество людей. Добравшись до моста, он выскочил из машины и схватил Батча за руку.