— Коля! Что ты говоришь? Зачем ты меня мучаешь?

— Мы слишком разные… А потом, ведь ты скоро… — Николай хотел сказать, что он от всей души желает ей счастья с Виктором, что он больше ни разу не побеспокоит ее, но раздумал. — Прощай.

Наташа заметно похудела и осунулась. Не радовало ее, что сданы государственные экзамены, что получен диплом, что Ученый совет факультета рекомендовал ее в аспирантуру. Это состояние мать объяснила просто: сильное переутомление от экзаменов.

Решив отдохнуть днем, Наташа легла на кушетку. Какие только доводы ни выискивала она, чтобы не вспоминать о Николае. Старалась убедить себя, что в жизни ей с ним не по пути, что у него тяжелый характер, что больше всего на свете он любит свою работу. Нет, нет! — твердила про себя Наташа, лежа на диване. — Ни за что в жизни мы не должны быть вместе! Расстаться. Забыть все…

От дум начала болеть голова. Наташа встала. Раскрыла альбом с фотографиями… Подойдя к книжному шкафу, сквозь стеклянные дверцы она увидела голубой томик Лермонтова. Эту книгу в прошлом году ей подарил Николай.

Открыв томик, прочла надпись:

«Наташе — в день рожденья с пожеланиями оставаться такой же хорошей, какая ты есть сегодня. Николай».

…Почему-то вспомнился лыжный поход в Мамонтовку. Кругом лес и не души. На ветвях сосен повисли огромные хлопья снега, которые срывались от малейшего прикосновения и беззвучно падали в сугробы. У нее сломалось лыжное крепление. Полчаса Николай возился с металлическими пластинками, до крови расцарапал себе пальцы, но так и не смог починить. До ближайшего селения было километра два, вблизи — ни дорожки, ни тропинки. Николай понес ее на руках по глубоким уснувшим сугробам. Понес вместе с лыжами. По его глазам Наташа тогда видела, как он был счастлив! «Все это было так давно и так недавно», — очнулась Наташа и поставила книгу обратно в шкаф.

На нижней полке лежали «Криминалистика» и «Судебная психиатрия». Эти книги ей дал почитать Николай. «А что, если они ему нужны? Ведь он их дал всего на три дня, а прошло уже больше трех недель». Наташа раскрыла «Криминалистику». На титульном листе стоял штамп университетской библиотеки. Волнуясь, прижала книгу к груди. И здесь же осуждающе подумала:

«Чему радуюсь? Тому, что у меня есть зацепка и я могу пойти к нему еще раз? Есть повод для встречи? Дура! Бесхарактерная дура… Ни за что, никогда, ни одного шага!..». Швырнула книгу на стол и села на диван, беспомощно опустив руки.

А через пять минут Наташа, поправив перед зеркалом прическу, взяла книги и вышла из дома.

Неожиданный приход Наташи смутил мать Николая. Вытирая руки о фартук, Мария Сергеевна пригласила ее пройти в комнату, извинилась, что у них такой беспорядок, потом пожаловалась на сына — не всегда приходит обедать.

— Вы только подумайте, Наташа, утром выпил всего-навсего стакан чаю. Уже четвертый час, а его все нет и нет. Не работа, а наказанье. Извелся весь.

— Извините меня, я к вам всего на минутку. Я занесла Коле книги, — сказала Наташа.

— А то бы посидели, пообедали с нами.

Было нечто извинительное в голосе Марии Сергеевны. О разрыве Николая с Наташей она не знала, но как мать чувствовала, что в их отношениях что-то надломилось. И эта аккуратная вежливость Наташи тоже была неспроста. Раньше она была другой.

— Вы уж, Наташа, займитесь тут чем-нибудь, а я — на кухню… — Мария Сергеевна положила перед гостьей стопку старых номеров «Огонька» и торопливо вышла.

В комнате было так же, как и полгода назад.

Случайно взгляд остановился на сером блокноте, лежавшем на столе. На обложке было написано: «Дневник практиканта». Наташа раскрыла блокнот и начала листать. Первые двадцать страниц были строго расчерчены колонками сверху вниз. Каждая колонка обозначала свое: «Дата», «Что сделано», «Примечание». На первой страничке было написано: «25 июня. Приступил к расследованию по делу об ограблении Северцева. Допросил потерпевшего. Разработан план поисков кондукторши». Графа «Примечание» оставалась пустой.

Ниже было написано: «26 июня. Весь день провел, в поисках кондукторши. Проверил два трамвайных парка, и все безрезультатно. Кондукторша не найдена». Графа «Примечание» по-прежнему пустовала.

Еще ниже тем же твердым, отрывистым почерком: «27 июня. Кондукторша найдена. Обнаружено место преступления. Изъяты вещественные доказательства: расческа, мундштук, окровавленные платки. Все отправлено на экспертизу. Собаки взяли след, но он оборвался у остановки такси. Вот где начинаются запорошенные следы».

Дальше никаких записей не было.

«Вечером он запишет сюда еще что-то. Только об этом я уже не узнаю. Не узнаю никогда», — горько подумала Наташа и принялась вяло листать блокнот. Во второй половине его она увидела обрывистые наспех написанные строки:

«Салют! Браво! Толик взят. Сатанински упрям — запирается. Морочит голову и чертовски неглуп. Говорил с его соседкой. Сказала, что позавчера приходил какой-то „белявый“ со шрамом на щеке. Имени не знает. Он! Никто не знает его фамилии и адреса. Максаковых в это время дома не было. Нужно торопиться — уйдет. За зеркалом нашел письмо от какой-то Кати Смирновой. Письмо написано месяц назад из дома отдыха „Лебедь“, адресовано Толику. На штемпеле стоит: „Красновидовск, Московской области“. Связался по телефону с директором дома отдыха. Подняли документацию и нашли московский адрес Кати Смирновой.

Какое письмо она писала Толику! А ведь кому? Вору! Когда-нибудь я покажу его Наташе — пусть знает, что значит любить по-настоящему. Катю нашел быстро. Отрекомендовался старым другом Толика. Поверила. Любовь слепа. А когда узнала, что Толик арестован по недоразумению, за скандал в ресторане, — как она переживала! Если бы знал этот бандит, как его любят.

Она просила меня помочь Толику. Я ответил, что одному мне это сделать трудно, необходимо разыскать его друзей. Катюша сказала, что для этого нужно ехать в Клязьму к Князю. Он живет на даче. Клязьма! Князь! Он где-то рядом!.. Не знаю — кто в эту минуту больше волновался: я или Катя? Кате нужно было идти на работу, но она (умница!) куда-то позвонила и отпросилась.

Поехали в Клязьму. Бедняжка, по наивности верит, что Толика взяли за скандал в ресторане. Она даже сказала, что его не нужно сердить — у него плохие нервы. Очень огорчена, что его могут долго продержать. Катюша живет вдвоем с матерью-пенсионеркой, работает на заводе и учится в вечернем техникуме.

Но вот, наконец, в Клязьме. Как хорошо за городом! Бор, воздух, зелень! Когда же всем этим я буду пользоваться хоть один месяц в году? Ничего, дай закончить университет, а там посмотрим.

Но вот и дача. Старенькая, запущенная, покосившаяся. Все затянуто плющем, кустарником и чем-то таким, что, кажется, называют чертополохом. По всему чувствуется — нет руки хозяина. Стучим… Открывает молодая, лет тридцати, женщина. В ярком халате, заспанная, зевает. С Катей поздоровалась, как со знакомой. Спросил Князя. Дама посмотрела настороженно, ответила, что его нет дома и что он уже две недели назад уехал к тетке в Рязань. Две недели? Загибаешь, красавица. Ты тоже, оказывается, в курсе дела. Северцева ограбили всего неделю назад, позавчера Князь был на квартире у Толика, а ты мне — две недели…

В разговор особенно не пускался, но вел себя нарочно вульгарно. Даже подмигнул ей. Попросил бумаги и карандаш. Стрельнул при этом глазами на Катюшу — дескать, при ней нельзя говорить, лучше напишу. Поняла и вынесла бумагу и карандаш. Освоилась и закурила. Глазами так и играет. Кокетничает. Пусть-пусть, значит принимает за своего. В записке написал: „Толика застукали, сейчас в Таганке. Будь осторожен. Связь держи с его марой. Просит папирос“. Ни имени, ни фамилии не написал. Попросил, чтобы сегодня же записку переправили в Рязань (при этом хитровато подмигнул и опять покосился в сторону Катюши). Никогда не знал, что могу так здорово подмигивать. На прощание дама лукаво и обещающе бросила, чтоб заходил. Пообещал зайти.