Не один Толик, стоя тогда перед маленькой трибуной, поклялся никогда больше не делать того, что он делал раньше. Поклялся! И вдруг… ограбил. И какого парня? Доверился, угощал на деньги, которые в дорогу собрала мать. А они? Они, как шакалы, обобрали, избили и бросили истекать кровью…

«Ребята, за что?..» — эти слова преследовали его уже четвертые сутки.

«И правда — за что»? — мысленно спрашивал себя Толик и тянулся к стакану с водкой. Пил и не закусывал. В комнате был беспорядок. Мать и сестра Валя ничего не знают — неделю назад они уехали в деревню. Завтра должны вернуться.

Грабил Толик и раньше. Грабил молодых и старых, мужчин и женщин, но никогда не просыпались в нем ни жалость, ни раскаяние. Что с ним теперь? Неужели причиной тому Катюша? А может быть речь начальника лагеря?

Нетвердыми шагами он подошел к комоду, на котором стоял портрет Катюши. В свои восемнадцать лет она выглядела еще совсем девочкой: косички с пышными бантами, школьное платье с кружевным воротником… В ее больших грустных глазах Толик прочитал мольбу: «Зачем все это? Ведь я так люблю тебя».

Катюша не знает, что он вор, не знает, что четыре дня назад так предательски ограбил хорошего парня. А ведь у этого парня где-нибудь в деревне тоже есть любимая девушка… Почему он не сказал Катюше, что сидел в тюрьме, что был когда-то вором? Почему он обманывает ее? А если она узнает об этом? Что, если она обо всем узнает?!

Испугавшись собственных мыслей, Толик опустился на диван. Теперь он старался припомнить последнюю встречу с Катюшей. Так он сидел несколько минут, пока память не обожгла неожиданно всплывшая картина. «Стой, стой, она вчера была здесь, когда я лежал пьяным. Вошла, поздоровалась и остановилась в дверях»…

«А потом?» Он ужаснулся. Об этом «потом» сегодня утром ему поведала соседка, тетя Луша. Она рассказала, что приходила «симпатичная, молоденькая девушка с косами», та самая, которая приходила и раньше. Ухаживала за ним целый вечер, убирала в комнате, и за все это он обругал ее грубыми, нехорошими словами и выгнал. Домой она пошла в слезах.

Толик вновь жадно припал к стакану, выпил его до дна и швырнул на стол. Лег на диван. Заплакал. Заплакал беспомощно, горько, как плачет только пьяный. И чем дольше плакал, тем сильнее просыпалась в нем жалость к самому себе. Так он лежал до тех пор, пока стук в дверь не вывел его из этого забытья.

Что-то недоброе почудилось в этом равномерном и вкрадчивом стуке. Так к нему никто не стучал. Толик поднял голову. Дверь комнаты была закрыта на крючок. За дверью стояла подозрительная тишина. Раньше этой тишины не было. Всегда из кухни доносился стук посуды и нескончаемый гвалт (квартира была многонаселенной), а сейчас, к тому же, стоял обеденный час. Послышался сдержанный женский голос, переходящий на шепот. Толик узнал самую горластую соседку.

«Почему они шепчутся? Что-то здесь не то».

Стук повторился. На этот раз он был упрямый и продолжительный. Толик встал с дивана. Под ногами заскрипел старый, рассохшийся паркет.

— Гражданин Максаков, откройте дверь, с вами разговаривает работник милиции, — донесся до него мужской голос.

Толик понял: за ним пришли.

— Вы хотите моего позора? Не выйдет! Вламывайтесь, если надоела жизнь! — хрипло крикнул он.

Ничего не помня, в припадке бешенства, он хватал все, что попадало под руку и бросал в дверь. Чайник, будильник, посуда, фарфоровая статуэтка — все ложилось черепками у двери, разлетелось по полу.

Нащупав в кармане нож, он вскочил на подоконник и посмотрел вниз. Под окнами никого не было. О высоте между асфальтированным тротуаром и подоконником второго этажа Толик не думал — этот прыжок он постиг еще в детстве.

Прыгнул. Прыгнул мягко, как кошка, сразу почти на четвереньках. «Спасен, спасен»… — мелькнула мысль. Но не успел он распрямиться, как почувствовал себя зажатым в тисках чьих-то сильных рук. Волосатые, громадные чужие руки! Попробовал вцепиться в них зубами, но дикая, нестерпимая боль в лопатках заставила его вскрикнуть.

— Ого, братишка, кусаться? Нехорошо, не по-мужски! — приговаривал старшина Карпенко, замыкая руки Толика особым приемом.

Толик повернулся и, увидев лобастое на крепкой шее рыжеусое лицо, уже не пытался вырваться: сопротивление бесполезно.

Все было бы хорошо, если б не Наташа. Она не выходила из головы, Николай ждал ее, но она не появлялась.

Последней надеждой на встречу с ней оставались конспекты по философии. Это были три толстые, аккуратно исписанные тетради. Глядя на них, Николай задумался. Вспомнился последний разговор на Каменном мосту, когда возвращались из театра. «Если это был настоящий разрыв, то нужно вернуть конспекты; если только ссора, то она слишком затянулась. Пора мириться. А главное — еще раз, может быть в последний, поговорить серьезно. Эх, будь, что будет — пойду!..»

И вот он стоит на лестничной площадке перед дверью и смотрит на медную пластинку с надписью «С. К. Лугов». Помедлив, нажал кнопку звонка.

Дверь открыла Елена Прохоровна. Она была подчеркнуто вежлива.

— Вы к Наташе?

— Да. Я занес конспекты.

— А ее нет. Пожалуйста, проходите, только, извините, у нас не убрано… И все из-за Наташиного отъезда.

— Как? Наташа уезжает?

— А вы разве не знаете?

— Я не видел ее уже давно…

— О, за это время столько воды утекло! Уезжает и надолго.

— А аспирантура? Ведь ее же рекомендовали…

Елена Прохоровна пожала плечами.

— Отказалась. Хочет поработать, узнать получше жизнь, а там будет видно и насчет аспирантуры.

Эта новость свалилась на Николая, как гром с ясного неба.

— Куда же она уезжает?

— Получила путевку в Верхнеуральск. Едут с Виктором. Коля, я давно собиралась с вами поговорить, но все как-то не находила случая, — голос Елены Прохоровны стал ласковым. — Давайте начистоту. Не буду читать вам нравоучений, хотя я и старше вас. Прошу об одном — оставьте Наташу. Если вы ее уважаете, то сделайте это хотя бы ради нее… Поймите, счастья вы ей не дадите. Общее, что было у вас, осталось позади, оно ушло вместе с детством, со школой… А теперь вы и Наташа — разные люди. Не обижайтесь на меня, Коля, матери всегда останутся матерями.

Николай слушал, не перебивая. Когда она закончила, он сухо ответил:

— Я обещаю вам не беспокоить вашу дочь.

Теребя пальцами бахрому скатерти, Елена Прохоровна после минутного молчания тихо проговорила:

— Да, я вас об этом очень прошу.

— До свидания. — Николай направился к дверям.

На душе у него было тяжело. Медленно спускаясь по лестнице. Николай испытывал чувство человека, которого незаслуженно отхлестали по щекам.

На улице он остановил такси и попросил подвезти его в парк.

— В какой?

— Все равно, только побыстрей… Впрочем — в Центральный.

…В тот вечер Николай впервые в жизни выпил лишнее.

С непокрытой головой, в плаще Наташа стояла под дождем у дома Николая. Она и не заметила, как к ней подошла пожилая дворничиха:

— Детка, да это что же ты мокнешь-то? Нешто горе какое? Ай муж прогнал? Целый час, поди, под дождем стоишь. Простудишься так.

Наташа не ответила, даже не шевельнулась. Дворничиха потопталась на месте, что-то еще сказала и скрылась в темноте подъезда.

Заслышав тяжелые шаги за спиной, Наташа оглянулась и увидела Николая. Без пиджака, в одной тенниске, он шел необычной, не своей походкой.

— Коля!

Николай вздрогнул.

— Ты пьян?

— Да, я пьян, — резко ответил Николай. Опершись рукой о железную решетку ограды, он смотрел на Наташу.

— Ты у меня был сегодня?

— Был. Заносил конспекты.

— А меня ты не хотел видеть?

— Да… Нет. Не хотел. Многого я теперь не должен хотеть…

— Коля, ты весь промок, можешь заболеть.

— А зачем тебе мое здоровье? — Николай горько улыбнулся.