Бочком, по стеночке Аня пробралась мимо мертвого тела, а Сретенский попросту перешагнул через труп. Последние события начисто выбили из него интеллигентную чувствительность.

И снова потянулись коридоры, двери, повороты, пустые помещения. Аня нервничала, она боялась заблудиться. Сретенский успокаивал ее, говоря, что запоминает дорогу.

Короткий коридорчик привел их в комнату, непохожую на другие. Аня застыла на пороге, сдерживая готовый вырваться вопль ужаса.

В этой не очень большой комнате – метров шесть на семь или около того – стояли устройства, в которых Сретенский безошибочно опознал электронно-вычислительные машины, изготовленные еще до появления персональных компьютеров IBM. В трех креслах перед пультами поникли мертвецы. Судя по их позам, смерть застигла этих людей врасплох. На полу вырисовывались засохшие кляксы – может быть, кровь.

– Андрей Иванович, – прошептала Аня. – Неужели война все-таки была?

– Нет, – ответил Сретенский. – Если и была, то частная…

Он отворил деревянную дверь в дальнем углу комнаты. Там находилось помещение еще меньшего размера, с письменным столом, кушеткой и запертым шкафом. Подобрав валявшуюся на полу железку, Сретенский взломал этот шкаф.

– Аня! – обрадованно воскликнул он.

Шкаф был забит провизией – консервными банками, плитками шоколада, бутылками с минеральной водой, запечатанными в целлофан хлебными батонами и тому подобным. Правда, на банках и бутылках не было привычных этикеток. Их заменяли простые бумажные наклейки с указанием содержимого. В белую бумагу с надписью «Шоколад» были завернуты и плитки, каждая в отдельности.

– Но сколько всему этому лет? – осторожно спросила Аня.

– Подумаешь, – беспечно сказал Сретенский. – Были случаи, когда находили спустя семьдесят лет продовольственные запасы арктических экспедиций. Попробовали – нормально…

Андрей Иванович сорвал пробку с бутылки. Вода шипела и пузырилась. Сретенский с наслаждением сделал огромный глоток, фыркнул, улыбнулся и передал бутылку девушке. Та отхлебнула сначала чуть-чуть, не смогла удержаться и допила бутылку до конца.

– Видишь, не умерли, – подзадорил ее Сретенский.

Он достал банку с надписью «Свиная тушенка», вскрыл ее той же острой железякой, сразу пригодившейся ему и в качестве вилки.

– Вкусно! – громко объявил он.

Голод победил сомнения Ани, и она набросилась на тушенку. Впрочем, ее понятные опасения были безосновательны. Сколько бы ни пролежали здесь эти продукты, они превосходно сохранились в сухом воздухе при никогда не меняющейся температуре.

Насытившись, Аня и Сретенский почувствовали себя значительно лучше. Девушку уже не так угнетала мысль о трупах в соседней комнате. Андрей Иванович решил осмотреть ящики письменного стола, но в них не нашлось ничего, кроме хлама вроде старых авторучек и листов бумаги, изрисованных бессмысленными каракулями.

Неизвестно, по какому наитию Сретенский вытащил нижний ящик из правой тумбы стола. Хотя наитие наитием, но в его поступке была и логика. В левой тумбе ящики отсутствовали, там располагались две полки, и если в этом столе хотели что-то спрятать, так только под правым нижним ящиком.

Там Сретенского действительно ждала находка. Она выглядела настолько жалко – пожелтевшая измятая тетрадка без обложки, – что Андрей Иванович принял ее за такой же мусор, как и все остальное в столе, завалившийся за бортик ящика в незапамятные времена. Но стоило ему бросить взгляд на первый лист, как он издал удивленный возглас, разгладил тетрадку ладонью, сел на кушетку и жестом пригласил Аню последовать его примеру.

Девушка с любопытством посмотрела на старую тетрадь – обыкновенную, школьную, в клетку. Видимо, одного или нескольких листов с началом текста недоставало, потому что с верха страницы явно шло продолжение быстрым импульсивным почерком.

«… Которого я уже никогда не увижу. Боже, храни его, если ты есть».

За этой краткой и совершенно непонятной записью следовал заголовок, сдвинутый влево: «14 июля 1970 года. 17-й год Фоксхола».

– Это… дневник? – предположила Аня.

Сретенский не откликнулся, погруженный в чтение, и девушка принялась читать вместе с ним.

«Сегодня выбрался в город – как всегда, не один, а в проклятой навязанной компании. Происходит что-то ужасное. Они хотят убедить людей, что мира, откуда мы прибыли, вовсе никогда не существовало. Теперь они утверждают, что Фоксхол – это и есть наш мир, где цивилизация была разрушена атомной войной. Но у людей есть память! Как они заставят их забыть? Их расчет прост, как в той притче про мужика, которому все говорили, что он продает не петуха, а зайца, так что в конце концов он сам поверил. Самое страшное – я встречался с людьми, которые вроде бы не должны забыть, как все было на самом деле. Но некоторые начинают сомневаться, а другим наплевать… Фоксхол становится единственной реальностью».

– Фоксхол? – Аня подняла глаза на Сретенского. – Лисья нора?

– Если они придумали такое название для здешнего мира, надо признать его удачным, – заметил Андрей Иванович. – Но давай читать дальше…

«28 июня

Теперь они заставляют нас обсчитывать траектории. Зачем? Не собираются же они вступать в апокалиптические битвы с обитателями Темных Миров… Да это и невозможно. Мембраны ведут себя, как и полагается порядочным мембранам, – пропускают что бы то ни было только в одну сторону. Правда, то, что приходит из Неизвестного, ведет себя вопреки физическим законам. Однако на нас и материальные объекты Фоксхола это не распространяется… Впрочем, последняя теоретическая работа Грановского изумительна. Если его выводы подтвердятся, теория Ключа и Двери может стать всеобщей, и тогда»…

После этих слов связный текст обрывался, и на бумаге были разбросаны формулы и какие-то графики, иногда сопровождаемые вопросами вроде: «Почему спонтанные зоны проникновения не имеют мембранной структуры?» или «Временной континуум стабилизируется?» Далее снова продолжалась дневниковая запись.

«Как ветха, изношена граница Дримленда и Фоксхола! Что я называю Дримлендом (кажется, здесь я впервые использую это слово)? Да просто мой дом – Страну Мечты, покинутую навсегда. Я часто вижу во сне наш московский дворик, маму, тетю Таню… Андрюха, Борька, Светлана, как я тоскую без вас.

30 августа 17-го года Фоксхола.

Сегодня погиб Криницкий. Он выезжал к шахтам и не вернулся. Обстоятельства его гибели неизвестны. Нам сообщили только, что он грубо пренебрег техникой безопасности… Это Криницкий-то! Если уж он в чем и пренебрег техникой безопасности, так в том, что не боялся открыто говорить, когда остальные молчали.

2 сентября

Они придумали врага. Чего-то в этом роде следовало ожидать. «Перед лицом внешней угрозы наш народ еще теснее сплотится»… И так далее. Если (по их легенде) над Землей прогремела атомная война и угроза военного вторжения таким образом сошла на нет, надо выдумать врага идеологического. И вот появился фальшивый «Голос Америки»… Они убивают двух зайцев. Получают внешнее подтверждение своим фантастике – историческим постулатам и добиваются сплочения людей посредством ненависти. Вскоре в Фоксхоле не останется ни одного человека (кроме них самих), кто помнил бы подлинную историю. Некоторые, наверное, сойдут с ума, но остальные в конце концов примут новую реальность как должное. Человек – существо необычайно гибкое…

23 сентября 1970 года

Прорыв четвертой мембраны. Это произошло поздно ночью. Я был на периметре и видел громадные тени будто с обрубленными головами. Кажется, они боялись света наших прожекторов, во всяком случае, избегали его. Как всегда, объявили тревогу. Вой сирен, пулеметы… Какая-то нелепая суета. Мы в безопасности до тех пор, пока Темные Миры не взялись за нас всерьез. Может быть, нас просто не замечают или не считают достойными внимания, как человек, идущий по лесу, игнорирует суету в муравейнике. Но что будет, если положение изменится? На нас обрушится вся неизмеримая мощь таких сил, о каких мы просто ничего не знаем и не можем даже догадываться. Возможно, за мембранами – вся Вселенная… Эти идиоты бодро рапортовали, что прорыв ликвидирован. Как бы не так. Сработали неведомые нам закономерности…