Мы вошли в домишко, который был срублен из сплавных бревен, старых и выбеленных морской солью, но закаленных немыслимыми штормами. Море приложило свою руку к каждой частичке этого дома, и внутри и снаружи, — к столу, к табуреткам, но прежде всего к опорным балкам. Они, без сомнения, выдержали бы любую нагрузку.

Как-то через несколько дней мы сидели и беседовали о всякой всячине, и я спросил у Матеуса, не одиноко ли ему жить здесь, где нет ничего, кроме моря и скал, и где даже побраниться не с кем.

Одиноко? Чепуха! Среди рыбы и птицы он никогда не чувствует себя одиноким. Он избороздил все моря, видел множество стран и городов и нигде не чувствовал себя более одиноким, чем там. Здесь ему составляют компанию бакланы и чайки, чистики и тюлени, здесь есть все, что нужно. Вот так-то.

Сперва я не придал особого значения тому, каких именно представителей фауны он перечислил, но потом убедился, что это были не пустые слова.

У Матеуса были две лодки, одна — в лагуне со стороны моря, другая — на озере. Мы отправились на озеро проверять сети. Там оказалось в избытке самой разной рыбы.

Вытащив улов, мы вернулись в дом и принялись готовить обед из пресноводной рыбы. Пока мы с Йоуной Пером возились с обедом, Матеус куда-то исчез, и его долго не было. Я взглянул в грязное оконце, чтобы узнать, куда он подевался, и увидел его на берегу моря у самой кромки воды. Поведение его показалось мне странным, и я обратил на это внимание Йоуны Пера. Мы соскоблили со стекла грязь, чтобы лучше видеть, и, как две рыси, уставились на Матеуса. Он стоял, склонившись над чем-то, и был, по-видимому, очень поглощен своим делом.

— Да он никак рыбу выбрасывает? — сказал Йоуна Пер.

— Ты дальнозоркий, не видишь, что там лежит у его ног? — спросил я.

Йоуна Пер переместил жевательный табак за другую щеку и медленно покачал головой:

— Это выше моего разумения.

Но что именно было выше его разумения, я узнать не успел, потому что Матеус быстро зашагал к дому. Мы поспешили покинуть свой наблюдательный пост, нам не хотелось, чтобы такой человек, как Матеус, счел нас нескромными. Он был гостеприимным хозяином, и нам стало стыдно, что мы подглядывали за ним.

Матеус вошел в дом, в руке у него была пустая железная миска. Он поставил ее в угол и, как ни в чем не бывало, начал помогать нам, впрочем, ведь и действительно ничего не произошло. Мы поели в глубоком молчании и потом, как подобает благодарным гостям, похвалили его рыбу, хотя сами вместе с ним вытаскивали ее из сетей.

Обед был закончен, и за кофе я попросил Матеуса рассказать что-нибудь про это место.

Он сказал, что ему известно не так уж много, но что поблизости имеется несколько старых строений. Они стоят то ли с 1500 года, то ли с 1600-го. В те времена людям приходилось селиться поближе к рыбе, ведь лодки были только открытые. На них предпочитали далеко не заплывать — не ровен час настигнет непогода, а тогда уж беды не миновать. Когда-то на этом берегу было намного больше рыбацких селений, чем теперь.

— А что за люди здесь жили?

— Что за люди? Да всякие. Наверно, его родственники, — сказал Матеус и добродушно кивнул в сторону Йоуны Пера.

Йоуна Пер — типичное дитя природы, привыкший к лесам и горным просторам, — не имел особой склонности к рассказам о прошлом и потому не мог ни подтвердить предположение Матеуса, ни оспаривать его. Зато он с большим интересом разглядывал серебряное кольцо на ноже Матеуса, ибо к подобным вещам он имел склонность, и наверняка вспомнил о резьбе по рогу, которой украшал свои ножны.

Собираясь к Матеусу, я просил местных жителей отвезти нас на лодке, но желающих не нашлось. Боялись привидений, которые водятся тут на старом кладбище.

— Дурацкие выдумки, — проворчал Матеус.

— И кладбище тоже выдумка?

— Нет, кладбище есть, — согласился Матеус.

Оно лежало по ту сторону реки. И там никто, кроме Матеуса, не бывал.

Высокий рыжеволосый Матеус с оттопыренными ушами и руками, усеянными веснушками, шагал к кладбищу впереди нас. Кладбища почти не было видно, оно все заросло густой травой. Кое-где гнулись на ветру высокие седые колосья. В этом месте они производили странное впечатление. Матеус считал, что зерна принесло на берег с обломков кораблей. Мне стало интересно. На этом старом обиталище мертвецов все живое, по-видимому, чувствовало себя прекрасно. Под этой освященной землей, поросшей колосьями и цветами, покоились закаленные люди. Они поселились здесь, у самого моря, чтобы тут и умереть. И наградой им было полное одиночество, которое и манило и пугало. И именно тут, на этой узкой полоске, покрытой галькой и скудной почвой, Матеус в полном одиночестве принял их наследство.

Что значит тысяча атомных бомб по сравнению с тем огненным ураганом, который на заре времен вырвался из этого кратера, этого гигантского черпака, образованного тяжелыми горами? В затишье, наступившем после урагана, время диктовало свои условия — и той жизни, что пришла сюда, и той, что исчезла, истлела в могилах, которые с такой любовью питают теперь траву и колосья.

Одиночество Матеуса дало мне новые темы для размышления. Я решал вопрос, возможно ли жить без близкого друга?

Однажды, это был понедельник, Йоуна Пер разбудил меня:

— Вставай! Хватит дрыхнуть! Теперь мне все ясно!

Я открыл глаза и спросил без особого интереса:

— Что тебе ясно?

— Ступай посмотри сам. Я уже давно обо всем догадался.

Он ухмылялся во весь рот.

— О чем это, черт побери?

Ответа не последовало. Вместо ответа он выглянул в окно и подмигнул, как заговорщик.

Я заковылял к окну: в спешке я натянул брюки задом наперед. Но я успел вовремя. Мне пришлось долго тереть глаза, чтобы убедиться, что картина, которую я вижу, не галлюцинация. Там, на мокрой после отлива гальке, на старом рыбацком сундучке сидел Матеус и опускал рыбку за рыбкой в глотку блестящего гладкого тюленя. Тюлень, как заправская русалка, терся о его колени.

— Вон, завел себе любовь, — усмехнулся Йоуна Пер.

Так и сказал. Здесь, на море, все было выше его разумения. Он, без сомнения, уже прикинул, какие великолепные подошвы получились бы из этой тюленьей шкуры.

А я подумал, что где-то человек все равно найдет близкое существо, если даже и не нашел его среди людей. Здесь у Матеуса были бакланы, чистики и тюлени. Тюлень, как щенок, ел у него из рук. Непонятно только, какими хитростями Матеус этого добился.

Я оделся и нарочно не спеша зашагал, чтобы взглянуть на это поближе. Йоуна Пер был не из тех, кто отстает.

Дул легкий бриз, погода стояла мягкая и ясная, как в тот день, когда мы причалили к пирсу старого морехода. Его плавание по морям было долгим и подчинялось капризу волн, всю жизнь он провел на волнах, держа в руках руль или канат. И вот волны вынесли его сюда. Они же дали ему и товарища, с которым он может делиться своей рыбой, той, которую не потрошит и не сушит для продажи. Его присутствие здесь было триумфом моря, забросившего его сюда, где береговая полоса была так узка и отношения так просты.

Звук наших шагов заставил Матеуса поднять голову. В то же мгновение мы услыхали всплеск, и тюлень исчез. Вскоре поодаль в зеленоватых волнах вынырнула его круглая голова, очень похожая на человеческую, два круглых глаза смотрели на нас со сдержанным любопытством.

В первый раз я почувствовал, что Матеус был недоволен нашим присутствием. Конечно, он предпочел бы, чтобы его не беспокоили во время свидания с тюленем. Поэтому мы сочли благоразумным сделать вид, будто ничего не заметили.

На том все и кончилось. Но когда мы вытягивали сети с ночным уловом, на берегу раздались громкие всплески. Это тюлень бил хвостом по воде.

Матеус повернул голову:

— Видишь, как злится. Оно и понятно. Не каждый день он видит сразу столько людей.

— Может, тюлень ревнует?

— Конечно, — сказал Матеус. — Звери даже очень могут ревновать.

Матеус оттаял и уже без всяких просьб стал рассказывать про тюленя. Начиная с весны тюлень приплывает к нему каждый день. И Матеус считает, что его надо угощать рыбой за такое внимание. Тюленю нравится пресноводная рыба, очевидно, он рад некоторому разнообразию в пище.