— А ничего, потихоньку да полегоньку, — смеется Лисабет.

Но дома у себя она не хитрила, хотя и не все рассказывала. Как, найдется у нас место для гостя на пасху? Ну так, парень один. Да нет, ему еще несколько лет учиться, так что пока говорить не о чем. Он просто погостить приедет. Конечно, неплохо бы припасти в доме побольше еды, хотя он не хотел бы, чтобы из-за него были лишние заботы. Только все это должно остаться между ними, а то еще пойдут разговоры.

И она ведь была не какая-нибудь глупенькая, Лисабет, и должна была сообразить, что слово — не воробей, вылетит — не поймаешь. Да и родичи у нее были такие же люди, как все. И кроме того, нужно было взять у кого-то взаймы простыни для гостя, так Сири, жена Улаффена, имела ведь право поинтересоваться, для чего их берут. Вот так и пошло.

Лисабет к этому отнеслась спокойно, что правда, то правда. Она призналась, что он и в самом деле доктор, то есть пока еще только практикант. Но это совсем не важно, потому что он очень способный и уже хорошо себя показал.

В общем, все только об этом и говорили. Лисабет была прямо нарасхват.

— Как он выглядит, Лисабет?

— Так, ничего, увидите сами, когда приедет, — отвечала она.

Все просто помирали от любопытства. Ведь он мог оказаться и косым, и горбатым — а что, вполне возможно. Раз уж связался с Лисабет — сами понимаете!

Пасха приближалась. Родичи Лисабет раздобыли хорошего поросенка. Сама Лисабет стала прямо-таки красавицей. Она теперь охотнее рассказывала про своего доктора и про то, как у них все получилось — мало-помалу, когда она приезжала в больницу. Сияя от радости, она рассказывала, как он приходил и разговаривал с ней, приносил почитать книжки, и все такое.

К сожалению, вышло так, что как раз перед пасхой у этого доктора заболела мать и ему пришлось поехать к ней, поэтому он не смог навестить Лисабет и ее родичей. Лисабет как будто вовсе не огорчилась. И кроме того, он ведь просил ее приехать в город сразу после пасхи.

Сири получила свои простыни обратно. Она считала, что такой шум поднимать было ни к чему. Что до нее, то она бы сначала еще посмотрела, что это за парень, стоит ли с ним носиться. А Лисабет сказала — ну и что ж, зато поросенок при нас, мне больше достанется, значит. И она смеялась и напевала про себя и уплетала праздничный ужин за обе щеки.

Но вот опять пополз шепоток — вы слышали про Лисабет? Доктор-то ее — персона важная, так, видать, уже на попятный идет. Рановато эта девка нос задрала. С другой стороны, кое-кто видел, что Лисабет купила в городе шикарную материю, хочет сшить себе платье, знаете, такое, какие носят на всяких там балах. К чему ей такой шик, спрашиваете? А она собирается на вечер, который устраивает для нее и этого ее парня сам главный врач больницы!

Вообще-то, когда Лисабет спрашивали об этом, она отвечала уклончиво. Но она попросила Гьертруд Иголку, которая должна была шить ей платье по самому красивому фасону из модного журнала, чтобы оно было готово к такому-то числу, потому что ей нужно в город.

К Гьертруд Иголке зачастили гости. Заходили посидеть, кофейку попить. И посмотреть на платье Лисабет, пощупать материю, поругать фасон — ведь такое платье здесь носить не будешь, ни к чему оно.

Слухам о помолвке и вечере у главного врача верили долго, хотя родичи Лисабет на этот раз молчали как убитые. А если кто осторожно спрашивал саму Лисабет — зачем ей это платье, то она отвечала, что думает пойти в нем в цирк. В общем, отшучивалась да болтала разную ерунду. Рука у нее почти что совсем поправилась. И Лисабет цвела: ни у кого не было таких розовых щек и таких счастливых глаз и не было девчонки веселей ее. Всякие намеки ее будто не задевали, а в ответ на ехидные замечания вроде того, что доктор-то у нее, наверно, невидимка, она смеялась и говорила, что лучше жених-невидимка, чем совсем никакого. Потом она опять уехала в город.

Марта, ее мать, зашла как-то в лавку. По чистой случайности письмо, которое она получила от Лисабет, было у нее в кармане. В лавке полно народу — сидят на ящиках, толпятся у прилавка, вдыхают запах хлеба, и кофе, и серого мыла, и пряностей, и новых тканей, вбирают в себя недомолвки, намеки — новости. Марта знала, что у сомнений корни очень цепкие, как у сорной травы на пустыре.

Но никто не выдал себя сразу. Это уж нет.

Как у Марты дела с тем ягненком, что остался без матери, сосет он из бутылки? Хм-хм, так, значит. Хорошая это порода — длинношерстные овцы из Фьеллботтена. Вот у Микхеля тоже была одна фьеллботтенская овца. Недавно она сломала ногу на пастбище. М-да, хм-хм. Ну а как Лисабет, пишет что-нибудь?

Да, она как раз получила от нее письмо.

Она вроде бы с большими господами водится?

Кажется. Марта точно не помнит, нужно в письмо заглянуть. Да, вот она пишет: у главного врача был вечер и главный врач говорил речь для нее и для ее жениха. Правда, общество было небольшое, всего восемь человек. Но стол был накрыт так красиво! Подавали суп и жаркое из телятины и фруктовое пюре со взбитыми сливками. А к кофе — торт и ликер. И на столе стояли свечи.

Все кругом замолчали. Только когда Марта ушла, лавка ожила снова…

Лисабет вернулась из города, и, хоть там она была в одной компании с главным врачом и другой шикарной публикой, приехала такая же, как всегда. Только веселее и красивее стала.

Кое-кто при встрече с Лисабет стал снимать шапку. Она в ответ смеялась и делала книксен. Да, Лисабет…

С ней побеседовал пастор. Он слышал о ее большом счастье, да, вот так случается с теми, кто блюдет себя. Она ведь не позабыла возблагодарить господа? Но Лисабет хотела бы пока обождать, сначала она еще посмотрит, есть ли за что благодарить, а уж там видно будет. И пастор укоризненно грозил ей пальцем — с этим не шутят, Лисабет.

Но они все равно стали друзьями — пастор и Лисабет. И лавка ожила снова — вы слышали про Лисабет? Теперь она будет жить у пастора до самого замужества. И не как простая прислуга, а вроде как дочь, и за столом сидеть со всеми будет, и вязать и штопать вместе с пасторшей, будто важная дама какая. А рука у нее совсем прошла — ничего не заметно.

И это как раз кстати, потому что у пастора в доме работы хватает.

И все-таки можно было очень даже просто забыть всю эту историю с Лисабет и ее доктором, если бы окружной врач не решил устроить вечер в их честь. Лисабет проболталась об этом пасторше, когда они вечером сидели и вязали носки для миссионеров. Пасторша принесла это известие в Союз прихожан, а оттуда, конечно, пошло дальше.

Вы слышали про Лисабет? Она идет в гости к важным господам в Викьо, ее пригласил Гулликсен, окружной врач.

Это было уже из ряда вон. За все время существования Дагфинсвика еще не случалось, чтобы рассказы о самой обычной девчонке так долго занимали тех, кто собирался в лавке Арвида в Холу поговорить о греховных делах, коими полон наш мир. А теперь ведь даже почти прекратились разговоры о Сигне, дочке Оскара, которая прижила ребеночка с заезжим торговым агентом, и об этой фрёкен Хёст, которая приехала в Дагфинсвик, видно, для того только, чтобы бесстыдно разгуливать в брюках, малевать какие-то картинки да курить сигареты. Подумать только: Лисабет, дочка крестьянина, у которого всего хозяйства-то — две коровы да несколько никудышных овец, — выходит замуж за доктора, ее приглашает в гости окружной врач, и она живет почти как дочь в доме у самого пастора.

Конечно, кое-кто боялся, как бы Лисабет не погубила свою душу, и молился, чтобы это чудо не побудило ее впасть в гордыню, чтобы она не забыла, что все мы — в руце божьей.

Но большинство ею даже гордились. «Вы слышали про Лисабет?» — спрашивали обычно тех, кто приезжал в Дагфинсвик из соседних деревень, где такой Лисабет не было.

А пастор беспокоился все больше и больше. Он нес ответственность за Лисабет, а она веселилась как ни в чем не бывало — видно, и не думала о спасении души. Она почти совсем не интересовалась молитвами и, когда мыла лестницы, распевала мирские песни. Вообще от нее веяло весельем и беззаботностью, никак не вязавшейся с тем состоянием духа, в котором должен пребывать человек, обязанный благодарить господа за его милости. Он, пастор, ведь не какой-нибудь ретроград, у него достаточно свободомыслия, он может и выпить стакан вина в достойной компании, и посмеяться над забавной историей — разумеется, если она не выходит из рамок приличия. И он знает, что с молодежью не следует быть слишком уж строгим. Но эта Лисабет… А ведь у нее хорошие задатки. Он помнит, как перед конфирмацией она назубок выучила псалмы, знала их вдоль и поперек, и по катехизису хорошо отвечала. Такой человек не должен погрязнуть в мирском и греховном, совесть пастора не позволяла ему оставить это на волю случая. Совесть требовала спасти Лисабет. И однажды он спросил: