Вскоре тропа, поначалу довольно круто спускавшаяся вниз, выровнялась, деревья расступились, и я увидел перед собой узкую долину, буквально утыканную высокими, выбеленными солнцем и дождями деревянными крестами. Прямо возле дороги стояла группа сразу из трех крестов, рядом с которыми кто-то уже выкопал глубокую яму. Носильщики уложили гроб на перекрывавшие яму доски, и священник, приехавший на велосипеде из самого Леона, прочел подобающие молитвы. Пауло тоже выступил вперед и сказал несколько слов, а потом Лина спела песню, которую я никогда прежде не слышал и которую вряд ли когда-нибудь забуду. Это была даже не песня, а торжественный и скорбный гимн, который подхватили и остальные женщины. Под это согласное пение несколько молодых крестьян медленно опустили гроб Роберто в могилу, и все участники процессии стали по одному подходить к ее краю. Крестясь и шепча какие-то слова, каждый бросал на гроб с телом пригоршню земли. Наконец прощание закончилось, и Пауло протянул мне примитивную деревянную лопату, чтобы я помог ему окончательно засыпать могилу и поставить над ней четвертый крест. Вскоре все было готово, и люди, как по команде, развернулись и все так же молча отправились назад, на плантацию.

Кто-то потянул меня за рукав. Обернувшись, я увидел, что Лина и Изабелла уже скрылись среди деревьев и передо мной стоит Анна – Анна Хулия, таково было ее полное имя. Глядя мне в глаза, она стала что-то говорить, но я ничего не понимал, и Пауло поспешил мне на помощь. Он внимательно выслушал ее слова, а когда Анна закончила и медленно пошла вслед за остальными, повернулся ко мне:

– Анна говорить, ты сделать очень прекрасный гроб. Она никогда не видеть, чтобы быть равный. Еще она сказать, что даже ангелы завидовать Роберто и что Бог, конечно, сразу примет человека, у которого такой гроб.

Я кивнул. До сегодняшнего дня я не знал Роберто, – собственно говоря, я и видел-то его всего один раз, – но по тому, с каким почтением относились к нему окружающие, можно было догадаться, что здесь его любили и стар и млад. Откровенно говоря, я, наверное, еще никогда не видел, чтобы к человеку – живому или мертвому – относились с таким почтением и любовью.

Когда мы наконец поднялись на площадку перед бараками, там полным ходом шла подготовка к поминкам. На длинных столах (просто доски, уложенные на какие-то ящики) стояли котлы с дымящимся рисом и бобами, горами громоздились тортильи. Над ямой, в которой пылали угли, жарилась свиная туша. Четверо мальчишек вращали самодельный вертел из арматуры, а несколько женщин уже начали срезáть мясо с костей.

Поминки – такие же торжественные и чинные, как и сами похороны, – затянулись до глубокой ночи. Гости порция за порцией поглощали рис и мясо, и женщины под навесом-кухней буквально сбились с ног. Я тоже чувствовал себя усталым – Лина попросила меня помочь ей готовить кофе и смешивать в больших старых охладителях пунш, который потом еще нужно было разливать по бумажным стаканчикам. К полуночи я так устал убирать посуду, разносить еду, разливать пунш и делать еще тысячи необходимых дел, что вышел из-под навеса и остановился, подняв голову к звездному небу и подставив лицо прохладному освежающему ветерку. В руке у меня был стаканчик пунша, и я сделал несколько глотков. Не успел я опустить стакан, как рядом со мной появилась Лина. Ее лицо лоснилось от испарины, платок на голове потемнел от пота. Одарив усталой, но довольной улыбкой, она взяла меня под руку и, слегка опираясь, перевела дух. Несколько минут мы стояли молча, глядя, как гости начинают понемногу расходиться. Время от времени к нам подходил кто-нибудь из стариков и, взяв Лину за руки, что-то негромко говорил, а она так же негромко отвечала. Когда последняя группа гостей двинулась к баракам, Лина повернулась ко мне:

– Спасибо тебе за все, Чарли.

Я знал много прекрасных женщин, но еще никогда жизнь не сталкивала меня с человеком, чьи внутренняя красота и благородство так сильно действовали на окружающих. Лина была очень хороша собой, – не каждая признанная красавица могла бы с ней сравниться, – но именно ее внутренняя красота лишила меня дара речи, и я ничего не ответил.

Лина тоже помолчала, потом добавила, махнув рукой в направлении столов, с которых несколько усталых женщин убирали посуду:

– Для них это был настоящий праздник, – сказала она. – Наверное, это не самое подходящее слово, когда речь идет о поминках, но… Эти люди не ели так сытно, наверное, с того времени, когда был жив мой отец. Многие из них подходили сказать спасибо, так что… – Она посмотрела на меня. – Еще раз спасибо, Чарли.

Когда мы вернулись домой, было уже начало четвертого. Изабелла уснула в кабине, и Пауло, взяв девочку на руки, перенес в кровать. Что касается меня, то я так устал, что с трудом добрался до своего курятника и уснул, даже не сняв с ног дырявых теннисных туфель.

Несмотря на усталость, проснулся я довольно рано. Лина и Изабелла еще спали, но Пауло уже поднялся и успел сварить кофе. Сев на кухне, мы молча пили обжигающий напиток, потом я вспомнил, что сегодня пятница и мне пора звонить Колину, который ждет от меня известий о сыне.

Достав мобильник, я набрал домашний номер друга. Колин взял трубку на втором звонке, и я вкратце пересказал ему последние события – как я выиграл в покер автомобиль, на котором путешествовал Сэл, и как мы разговаривали с человеком, который видел парня совсем недавно. Не умолчал я и о следах крови на гамаке. Сначала я не хотел об этом говорить, но потом решил, что утаивать что-то от Колина я не вправе. В конце концов, Сэл не мой сын, а его.

Выслушав мой рассказ, Колин вполне согласился с моим предположением, что теперь, когда Сэл остался и без денег, и без машины, он, скорее всего, попытается вернуться в особняк в Коста-Рике, чтобы отлежаться, залечить раны и, забрав те деньги, которые он, возможно, припрятал где-то в доме, привести в действие свой «план Б», раз уж «план А» провалился. На это я ответил, что могу тронуться в обратный путь через несколько часов и что к вечеру я, скорее всего, буду уже в особняке. Потом мы поговорили о Марии – о том, как идет ее выздоровление, и об очередной плановой операции, которая была необходима девочке, чтобы полностью убрать шрамы. Самой Марии, правда, об операции пока ничего не сказали, и Колин боялся, что она может испугаться. Я его понимал – девочка и так достаточно настрадалась.

Прежде чем он успел дать отбой, я сказал:

– Слушай, Колин, не мог бы ты сделать мне одно одолжение?

– Конечно. А что нужно?

– Скажи, у тебя есть в Никарагуа хорошие друзья-адвокаты?

– Тебе нужен адвокат?

– Да, но не беспокойся, я не совершил никакого преступления, во всяком случае пока. Дело вот в чем…

Когда я объяснил, что́ мне нужно и чего я хочу добиться, Колин довольно долго молчал, потом сказал:

– Ну, хорошо, я попробую найти подходящего человека. Дай мне несколько дней.

Время двигалось к полудню, когда Изабелла наконец проснулась. Шлепая по полу босыми ногами и поминутно протирая глаза, она выбрела на кухню, вскарабкалась к Пауло на колени и почти тотчас задремала вновь. Спустя несколько минут появилась и Лина. Выглядела она лишь немногим лучше дочери – даже после кружки довольно крепкого кофе ее глаза продолжали закрываться сами собой.

Я сказал:

– У меня тут появилась одна неплохая идея, и я хотел бы знать, как вы к ней отнесетесь…

Пауло взглянул на меня с любопытством, Лина усилием воли заставила себя более или менее проснуться, и даже Изабелла приоткрыла один глаз.

– Ну, выкладывай, в чем дело.

– Мне кажется, что Сэл может вернуться в отцовский особняк в Коста-Рике, и я должен это проверить, – начал я. – Если вы не против, мы могли бы отправиться туда вместе. Там есть неплохой бассейн, в котором можно дать Изабелле первые уроки плавания. Что касается пляжа, то там он не хуже, чем здесь.