– Да.

– И ты… ни о чем не жалеешь?

Я покачал головой:

– Нет.

– А вот я жалею об одной вещи…

Лифт остановился, двери раздвинулись, и мы вышли в застекленный со всех сторон вестибюль. Здесь Аманда привстала на цыпочки и поцеловала меня в щеку, а потом большим пальцем стерла с моей щеки след от помады.

– Береги себя, – сказала она, целуя меня снова. – И присылай нам иногда свой отличный кофе…

Колин хотел отправить меня самолетом, но я сказал, что предпочитаю путешествовать морем. Что я – дитя воды и всегда был таким. Тогда в качестве благодарности за то, что я нашел Сэла, а также за то, что я подыскал ему работу, хотя парень и был уверен, что его никто никогда не наймет, Колин вручил мне свидетельство о праве собственности на «Легенду» и оформленные на мое имя регистрационные документы. Я пытался возражать, но Колин только отмахнулся:

– Чарли, заткнись и бери. Это подарок.

И я не стал с ним спорить.

На Бимини я погрузил в катер свои немногочисленные пожитки, включая коллекцию очков «Коста», купил запас питьевой воды в бутылках и вышел в море. Мой путь лежал на зюйд-зюйд-вест. Я специально проложил курс таким образом, чтобы неделя, проведенная в океане, стала отдыхом для моей души. Не торопясь, я пересек Карибское море, прошел через Панамский канал и оказался в Тихом океане. Там я двинулся вдоль побережья на север и в конце концов оказался в заливе, где стоял небольшой курортный отель, который когда-то едва не разнесли Сэл и его приятели.

Хозяин отеля меня узнал. Когда я бросал ему швартов, он внимательно посмотрел на мое лицо в свежих шрамах и спросил:

– Ну, как ваши дела?

– Неплохо, – совершенно искренне ответил я. – Кстати, не возражаете, если я подержу у вас мою лодку?

Он с уважением оглядел мой полуторатысячесильный спортивный катер.

– Нисколько. Я поставлю вашу лодку рядом с моей. Кстати, как долго вы собираетесь ее здесь держать?

Я огляделся.

– Всегда. Если только вы не против.

Он усмехнулся:

– Абсолютно не против.

– И заодно, нет ли у вас мотоцикла напрокат?

– Мотоцикла нет. – Владелец отеля покачал головой. – Но вон там, – он показал рукой направление, – в поселке за рощей, есть механическая мастерская. Ее хозяин сдаст напрокат или продаст вам то, что нужно.

Я быстро нашел мастерскую и купил у ее владельца подержанный КТМ-600, очень похожий на тот, какой был у Колина. Наскоро перекусив в кафе, обслуживавшем главным образом студентов, путешествовавших по Центральной Америке пешком или автостопом, я выехал на шоссе, ведущее в Валья-Крусес. С утра было жарко, а сейчас стало еще жарче, но бивший в лицо ветер охлаждал мою разгоряченную кожу. Единственное, чего мне не хватало, это пары сильных женских рук, сплетенных у меня на животе.

За неделю, проведенную в море, я отчетливо осознал: Лина не ошиблась, когда сказала, что я позволил боли и горечи, скопившимся в моем прошлом, определять мое настоящее и что будущее казалось мне таким мрачным именно потому, что в детстве и юности у меня не было радостных, счастливых минут. Ничего удивительного, что, став взрослым, я не только сам разучился надеяться, но и не позволял окружающим связывать со мной свои надежды. И если, как говорила Лина, надежда действительно была валютой любви, то я обанкротился давным-давно.

А жизнь без надежды – уже не жизнь, а так, прозябание…

В Валья-Крусес я въехал, имея при себе только рюкзачок с самыми необходимыми вещами да кольцо, купленное в ювелирной лавке в Леоне. Кроме того, по пути я заглянул в уже знакомый мне магазин строительных инструментов и материалов, обеспечивавший окрестных жителей досками, гвоздями и прочими необходимыми мелочами. Там я приобрел еще кое-что, но и эти покупки вполне уместились в моем кармане.

Когда я добрался до цели моего путешествия, дом Лины был пуст, но меня это не удивило: была среда, а это означало, что она, Изабелла и Пауло снова ушли на плантацию. Я мог бы, конечно, доехать и туда, но мне хотелось размять ноги, поэтому я оставил мотоцикл в тени под манговым деревом и двинулся дальше пешком.

Пока я шагал через поселок, двери домов одна за другой отворялись, и на улицу выходили люди – соседи Лины, многих из которых я знал, а они знали меня. Похоже, эти люди были искренне рады снова меня видеть. Кто-то махал мне рукой, кто-то подходил поближе, чтобы обнять меня или обменяться рукопожатием. Стайка подростков вприпрыжку двигалась вдоль обочины, наперебой повторяя одну и ту же шутливую фразу:

– Эль доктор копать хорошо, драться плохо!

Я слушал их голоса и смех и впервые в жизни чувствовал себя дома.

Посмотрев на мальчишек, я серьезно сказал:

– Их было двадцать человек против меня одного!

Один из подростков – парнишка лет одиннадцати – смело шагнул ко мне, обнял одной рукой и улыбнулся, сверкнув крупными белыми зубами.

– Теперь ты больше не есть один, – серьезно сказал он, показывая на заполнявшуюся людьми улицу. – Теперь ты много!

Дальше я шел не спеша, но все равно обливался потом. Моя одежда пропиталась им насквозь, но мне это даже нравилось. Как мне казалось, вместе с по́том, мгновенно высыхавшим на жарком никарагуанском солнце, из моей души выходили последние крупинки страха, горечи и боли.

Когда деревья по сторонам дороги стали выше, а их кроны, в которых перекликались обезьяны-ревуны, сомкнулись над моей головой, идти стало легче. Дорога по-прежнему поднималась в гору, но теперь солнечные лучи не достигали меня вовсе, а прохладный ветерок остужал мою разгоряченную кожу. На знакомом перекрестке я свернул налево и зашагал по узкой, хорошо утоптанной тропе, которая шла поперек горного склона туда, где возвышались два новеньких, еще не успевших потемнеть креста.

Но могила, к которой я подошел, уже не выглядела свежей. Рыхлый холмик земли осел и порос молодой травой, которая покрывала его плотным зеленым ковром. На грубом каменном надгробье лежали свежие цветы, которые кто-то принес на могилу не позднее сегодняшнего утра.

Я снял бейсболку и провел рукой по покрытому испариной лбу. Минуты шли, а я никак не мог найти правильные слова.

Я так и не сумел ничего сказать. Над моей головой, в кроне мангового дерева, возилась крупная обезьяна, которая срывала спелые плоды и бросала на землю, чтобы насладиться ими потом. Одно манго подкатилось к самым моим ногам. Я подобрал фрукт, очистил от кожуры и стал нарезáть на дольки. И только после того, как сладкий сок закапал с моих рук и потек по подбородку, я смог проговорить:

– Здравствуйте, сэр. Это я, Чарли… Я вернулся.

Чувствуя себя довольно глупо, я покачал головой, надел бейсболку, потом снова снял.

– Я хотел… Я заглянул к вам, чтобы сказать: я намерен сделать одну вещь, и, если бы вы были живы, я бы непременно спросил вашего позволения, но поскольку вы… поскольку вас нет и мне не́откуда узнать, как бы вы отреагировали на то, что́ я задумал, я… я заранее прошу у вас прощения на случай, если бы вы вдруг не одобрили мой поступок. Иными словами, я все равно сделаю то, что собирался, и… и я прошу у вас прощения и за это тоже. Я почти не знал своего отца, сэр, и меня нельзя назвать хорошим человеком… Скажу больше: я никогда не был хорошим человеком. Напротив, я сеял вокруг себя одно зло и ничего, кроме зла, тогда как вы были источником добра для многих и многих людей. Я был полной вашей противоположностью, а ваша дочь очень похожа на вас. И ваша внучка Изабелла, кстати, тоже похожа… Вот увидите: из нее непременно вырастет вторая Паулина Флорес, а может быть, даже вторая Мать Тереза. Вы можете ими гордиться, сэр!.. Но вернемся ко мне. Мне нечего сказать в свое оправдание, кроме, быть может, одного: я знаю, что́ делаю, и знаю зачем… – Тут я поглядел на рюкзак, который опустил на землю рядом с могилой. – То, что я несу сейчас на плантацию, это… Ничего подобного я еще не делал, но у меня такое чувство… Нет, я не уверен, что смогу отличить добрый поступок от злого, но если то, что я намерен сделать, – зло, тогда… тогда я просто не знаю, что́ можно назвать добром. Надеюсь, вы понимаете, о чем я, сэр?.. На самом деле я просто хочу сказать… – Слезы выступили у меня на глазах, покатились по щекам и, смешиваясь с соком манго, закапали на землю. – Я хочу сказать, что на самом деле мне было бы приятно узнать, что вы одобряете мой замысел и не имеете ничего против. Ну а если быть откровенным до конца, мне бы хотелось, чтобы вы мною гордились, потому что я собой горжусь. Впервые в жизни, сэр! То есть мне кажется, что я мог бы собой гордиться… Мне уже больше сорока, и за все это время я не совершил ничего такого, о чем мог бы вспомнить без стыда, но сейчас… сейчас мне хотелось бы похоронить все свои дела здесь, рядом с вами, закопать как можно глубже, чтобы никогда о них не вспоминать! Только одна вещь, единственная в моей жизни, достойна того, чтобы ее не закопали подальше от людских глаз, а… посадили. Пусть она растет, пусть цветет и радует других. Эта вещь – единственное, что способно меня пережить, и я надеюсь, что она в какой-то мере может искупить совершенное мною зло, вернуть хотя бы частицу того, что я продал много-много лет назад.