– Да, мне показалось, что он не будет возражать. Особенно если ты скажешь ему, что так будет лучше для всех.

Я покачал головой.

– Будь Сэл моим сыном, я бы знал, что делать, но он – не мой сын, и это очень усложняет положение. В каком-то смысле я сейчас оказался между ним и Колином, как между молотом и наковальней.

– Если твой Колин достаточно умен, он поймет, что на нынешнем этапе ты имеешь на мальчика даже большее влияние, чем его родители.

– Он достаточно умен.

– А вот я в этом сомневаюсь, иначе он не втянул бы тебя в столь ужасный «семейный бизнес».

– Ну, может быть… – протянул я. – Хотя… – Откинувшись назад, я скрестил вытянутые ноги, а руки положил на колени. – Можно спросить у тебя одну вещь?

– Конечно.

– Это твоя мать научила тебя так вести разговор, что собеседникам остается только поддакивать? О подобном мне не говорили даже в Гарварде.

– Ты учился в Гарварде?

– Не только учился, но и закончил. Со степенью магистра, кстати.

– Смеешься?

– Вовсе нет.

– Значит, ты у нас умный?

– Я бы не сказал, что я очень умный. Просто я умею… гм-м… адаптироваться.

– Иными словами, ты просто приспособленец, – пробормотала Лина как бы себе под нос. – Ладно, допустим… А в какой области ты специализировался?

– В финансах и деловом администрировании.

Рот у Лины непроизвольно открылся.

– Ты получил степень магистра делового администрирования в Гарварде и зарабатываешь на жизнь торговлей наркотиками?

– Зарабатывал, – поправил я, но Лина только отмахнулась:

– Не важно. Ну?

– Да.

Некоторое время она обдумывала мои слова, потом вернулась к моему вопросу:

– Ты хочешь знать, кто научил меня брать на себя инициативу в разговоре – отец или мать? – Лина зажмурилась и медленно покачала головой из стороны в сторону: – Ни тот, ни другая.

– Кто же тогда?

– Не «кто», а «что».

– И что это было?

Она рассмеялась низким грудным смехом, какого я еще никогда от нее не слышал.

– Жизнь научила. После того как мы потеряли плантацию, у меня не осталось ничего, вот и пришлось завоевывать место под солнцем, чтобы иметь возможность защитить Изабеллу и себя, а потом и Пауло, у которого умерла жена. Я разговаривала, задавала вопросы… и постепенно научилась добиваться своего. На самом деле в этом нет ничего сложного, просто надо знать, как говорить, как спрашивать. Главный секрет ведь не в том, чтобы подчинить окружающих своей воле. Гораздо важнее выяснить, кто из окружающих имеет над тобой власть, а кто – нет.

Поднявшись, Лина двинулась к небольшой дверце, ведущей в клинику, а я остался размышлять над тем, что она сказала. Довольно скоро я выделил для себя две вещи, которые казались мне важнее всего. Во-первых, я и только я создал ситуацию, которая привела к тому, что отец Лины потерял плантацию, и эта мысль причинила мне такую сильную боль, какой я еще никогда не испытывал. Во-вторых, мне очень нравилось наблюдать за Линой, когда она говорила. Между тем, что́ она говорила, и кáк она это говорила, существовали поразительная согласованность и гармония. Ее речь была плавной, жесты – быстрыми и выразительными, а слушать ее можно было бесконечно. Я допускал, что подобная манера могла быть свойственна всем, кто пользовался испанским как родным и неосознанно сохранял свои привычки, даже когда говорил на другом, скажем на английском, языке, однако мне она очень нравилась именно в Лине. Ничего более красивого и даже завораживающего я еще не видел.

Впрочем, была и третья вещь, насчет которой я не был уверен полностью. Я не мог бы объяснить, в чем дело, но меня не оставляло ощущение, что Лина изо всех сил пытается убедить меня сделать что-то, что я уже давно хотел сделать сам.

На следующее утро я помог Сэлу выйти на улицу. Он был еще очень слаб, и мне приходилось его поддерживать. По временам Сэл и вовсе повисал на мне, однако в конце концов мы все-таки вышли в парк и сразу наткнулись на «Тойоту», в которой сидели Пауло и Изабелла.

Сэл во все глаза уставился на отцовскую машину.

– Как?! Откуда?!

Я усмехнулся:

– Выиграл в покер.

– Ты… ты сумел обыграть того парня?

Я пожал плечами:

– Не расстраивайся особо. Он сговорился с дилером, который помогал ему мухлевать. Ты попался профессионалам, и они тебя… обработали.

– Это… это многое объясняет. – Сэл улыбнулся и, подковыляв к кабине, стал неуклюже карабкаться внутрь. Он только-только встал на подножку, когда в дверях собора появились двое священников в широких коричневых сутанах, которые наблюдали за нами с интересом и сочувствием. Заметив их краем глаза, Сэл развернулся и, соскользнув на землю, прихрамывая двинулся к ним. С трудом поднявшись по ступенькам собора, он уцепился левой рукой за распахнутую дверь, а правую вытянул вперед:

– Muchas gracias…[67]

Пожав священникам руки, Сэл вернулся к машине и сел на заднее сиденье. Лина устроилась рядом и сразу подвесила к крюку для одежды капельницу, чтобы даже во время поездки парень продолжал получать антибиотики и болеутоляющее. Похоже, Сэл и сам не понимал, насколько он ослаб, пока не сел в машину. Виновато улыбнувшись, он откинул голову назад и закрыл глаза. По его лицу стекали крупные капли пота, к тому же он никак не мог перевести дух, и я понял, что ошибся, когда вообразил, будто парень находится на полпути к выздоровлению. Похоже, Сэл потерял крови больше, чем нам казалось, и поэтому восстановление могло занять довольно много времени.

Садясь в кузов, я размышлял о том, чему я только что стал свидетелем. Насколько я помнил, до сего дня Сэл еще никогда и никого не благодарил.

Добравшись до Валья-Крусес, мы перенесли Сэла в курятник. Парень находился под действием сильных болеутоляющих, поэтому ему это показалось смешным.

– Что я должен делать, если мне что-нибудь понадобится? – спросил он, с трудом ворочая языком. – Закукарекать?

Остаток дня он проспал, а мы с Пауло совершили еще несколько поездок на леонский склад пиломатериалов и привезли доски, несколько листов кровельного железа, дверь, оконную раму со стеклом, кровать с пружинным матрасом и второй вентилятор. Сэла пришлось на время перенести в гамак, повешенный между двумя деревьями, над которым Лина устроила что-то вроде полога из старой москитной сетки (Сэл при этом даже не проснулся), после чего мы приступили к работе. Мы старались поменьше шуметь, поэтому дело продвигалось небыстро, однако уже к вечеру мы починили крышу, заделали все щели, заменили окно, навесили нормальную дверь, установили вторую кровать и вентилятор. Когда все было готово, мы уложили Сэла на новую кровать, а сами поставили под манговое дерево пластиковые стулья и некоторое время сидели молча, прислушиваясь к дыханию нашего больного.

В моей жизни были минуты покоя, минуты тишины, минуты полного отдохновения, но наслаждаться одновременно и тем, и другим, и третьим мне доводилось редко. Откровенно говоря, я даже не помнил, когда это случалось со мной в последний раз. Быть может, вообще никогда. Но сейчас, сидя в теплых сумерках под манговым деревом, я наслаждался ощущением, описать которое можно было только как тихое и безмятежное счастье.

Но если я был всем доволен и ничего для себя не хотел, этого нельзя было сказать о Сэле. Нет, я имею в виду вовсе не его физическое состояние, которое, хотя и оставалось довольно тяжелым, не внушало особой тревоги. Смущало меня другое: его психологическое состояние. В настоящий момент его вряд ли можно было назвать устойчивым, и любая моя попытка уговорить Сэла вернуться домой, к родителям могла привести лишь к новому психологическому срыву. Как избежать этого, я не знал. Скорее всего, не знал этого и Колин, но посоветоваться с ним я должен был в любом случае. И лучше было сделать это не откладывая. В конце концов, то, что́ я собирался ему предложить, мог решить только он.