Спускаюсь к реке и мою руки целую вечность, словно могу отмыть с них чужую кровь. Тру ладони так яростно, что кожа начинает болеть. Адам и Гарри молча наблюдают за мной. Понимают. Или осуждают, что я так расклеилась?

Когда я отхожу от воды, на сердце чуть легче.

– Ты как? – участливо спрашивает Гарри.

– Порядок, – кажется, мой голос звучит твердо.

– Не воспринимай это так, – говорит Адам, – и не думай, что в чем-то виновата.

Отличный совет, господин Совершенство! Вот теперь я просто возьму и перестану так думать. Адам-то все делает с холодной уверенностью: дерется, учит других, стреляет… убивает. Может, для этого нужен особый склад характера. Может, Адам потому такой бесчувственный, что ему постоянно приходится иметь дело с опасностью? Может, ему пришлось избавиться от эмоций? Может, и мне придется?

Мой или не мой это был выбор – не имеет особого значения. Он уже принят. И мне придется сделать все, чтобы не облажаться.

Ближе к вечеру мы возвращаемся в центр города, чтобы найти ночлег. Поднимаемся по мраморным ступеням здания, когда-то бывшего отелем. Шаги гулко отдаются в густой тишине. В свете фонариков проходим по коридору, находим открытый номер с золочеными цифрами «288» на двери. Внутри большая двуспальная кровать – наконец не придется спать на земле. На мебели толстенный слой пыли. Гарри пишет на комоде пальцем свой номер.

Он дежурит первым, так что я укладываюсь рядом с Адамом на пропахшую пылью шелковую постель, натягиваю одеяло по самые глаза и сворачиваюсь в комок. Эта ночь – худшая из всех. Бессонница меня не беспокоит, – наоборот, сейчас я была бы ей рада. Впрочем, состояние, в котором я нахожусь, сложно назвать и сном. Шорохи (должно быть, крысы) вплетаются в мои сны, превращаясь в шепот каких-то невидимых призраков и шуршание кустов, в которых притаился дикарь. Теплый бок Адама, который я чувствую очень близко, кажется огнем, обжигающим кожу. Я то и дело просыпаюсь, чтобы снова погрузиться в тревожное забытье. И ворочаюсь так, что один раз сбрасываю подушку.

– Эй, Вероника, – шепчут призраки убитых мной. Кажется, их целая толпа, а не один дикарь.

– Не-ет, – стону я, закрывая уши.

– Вероника! – шепот переходит в крик, и я осознаю, что это Адам. Он теребит меня за плечо. Просыпаюсь окончательно.

– Что такое? – я готова вскочить и схватить винтовку.

– Ничего. Ты стонала во сне.

– Прости, что разбудила, – хорошо, что в номере так темно: не видно, как кровь хлынула к моим щекам.

– Не страшно, мне все равно скоро дежурить. Тебе снятся кошмары.

Судя по интонации, это не вопрос, так что и отвечать не надо.

– Я помню это состояние.

О, опять начал откровенничать. Не перебиваю и не спрашиваю, от него редко можно услышать что-то личное.

– Поначалу тяжело. Потом – привыкаешь. Помогает мысль, что они – не люди. Думай о них как о хищных зверях. Или вот о крысах. Ты убила бы сейчас крысу, которая шуршит за стенкой?

– Не уверена.

– Они мыслят как животные. Вирус лишил их рассудка, потому они и пытаются охотиться на вооруженных разведчиков. У них не осталось даже инстинкта самосохранения, только агрессия и желание убивать. Так что заставь себя считать их просто хищниками. Бешеными псами, которые бросаются на людей.

– Нет уж, – вздыхаю я, – я так не могу. Раз уж я пристрелила человека, не стану придумывать оправдания. Это как-то… трусливо. Постараюсь просто жить с этим.

Повисает пронзительная тишина.

– Все верно, – говорит, наконец, Адам, – ты права. Пойду подежурю.

Он встает, и место его занимает холодная пустота. Переворачиваюсь на живот и утыкаюсь носом в подушку. На место Адама плюхается Гарри; он не болтает попусту и тут же засыпает. А я лежу без сна до самого своего дежурства.

Адам отдает мне винтовку, фонарик. Иду за дверь, прихватив свой рюкзак. И наконец делаю то, зачем вообще сюда шла: оставляю в соседнем номере маленький черный рюкзак Агаты. Засовываю под кровать, потом перекладываю в ящик. В конце концов прячу его в пустом платяном шкафу. Запоминаю номер комнаты: 289.

Утром Адам снова налаживает связь с Центром. Сообщает: нападение дикарей, с нашей стороны потерь нет. Ну да, – кроме моего спокойствия, благоразумия и сна.

Выдвигаемся в путь. Припасов очень мало, экономим на завтраке как можем. После полудня ловим пару рыбин и поджариваем к ужину. В принципе, на одной рыбе можно протянуть до конца пути, хотя выходит как-то однообразно.

Я думаю о временах, когда мы с Ба голодали. Купила школьное платье или новую книжку? Будь добра обойтись без еды день-другой, денег в обрез. Будь у нас возможность рыбачить – голодали бы мы? Но в Пентесе добывать пищу можно только на фермах. Их много, но все они принадлежат паре богатых семей. Тех самых, чьи дети никогда не попали бы в мою школу. На фермах можно выращивать и разводить что угодно, но покупать это могут не все. Лишь по праздникам мы иногда позволяли себе разные роскошества, особенно когда отец был еще жив.

К вечеру я понимаю, что не хочу спать. Я, конечно, устала, но снова смотреть кошмары с участием дикарей не хочется. Вызываюсь дежурить первой. Когда приходит время будить Гарри, я этого не делаю. Смотрю в небо, на бледную россыпь звезд. От луны сегодня совсем светло. Я еще помню, как небо было затянуто дымом, – лет десять назад. И никаких звезд. Я даже не знала, как они выглядят, представляла их только по картинкам. Отец говорил, что этот дым от бомб, которые взрывают на войне, а я не понимала, как могут какие-то бомбы закрыть от нас звезды. А потом весь этот серый дым осел на землю пылью. Не сразу, постепенно. И небо расчистилось. Мы с Артуром подолгу сидели на крышах и просто смотрели на звезды, считали их, придумывали имена. Теперь я понимаю, что время, когда я дружила с Артуром, было лучшим в моей жизни.

Я уже никогда не вернусь к нему.

Холодает резко, будто кто-то нажал на кнопку смены температуры. Я вздрагиваю от неожиданного порыва морозного ветра. Но не сдаюсь, не лезу в спальный мешок, в котором быстро согрелась бы. Словно кому-то назло подставляю лицо холодному ветру. Как будто холод может очистить меня. Глаза слезятся, но я их не закрываю. Минуты плетутся медленней, чем мои мысли. Ночь близится к исходу.

Утром я как огрызок от яблока. Или рыбий скелетик. Обглоданная. Еще и промерзла так, что тело мелко подрагивает. Первым просыпается Адам. Его голова показывается из спальника; прическа идеальна, в отличие от моей. Его волосы всегда в полном порядке, как и одежда. Наверное, некоторые люди просто рождаются идеальными.

– Уже утро, – констатирует он очевидное, глядя на циферблат наручных часов. – Почему ты меня не разбудила?

– Не хотелось.

Адам смотрит на меня. Долго. Осуждающе. Я очень хочу отвести взгляд, но не делаю этого. Кажется, это длится вечность. Словно Адам читает что-то в моих глазах. Наверное, в них отражается вся моя растерянность и беспомощность. И я чувствую себя ужасно, словно меня раздели догола и выставили перед ним. Но если я сейчас отведу взгляд, это будет нелепо. И я начинаю пялиться прямо в его глаза. В них ничего не читается. Они светлее, чем мне казалось раньше. Цвета меди.

Гарри, проснувшись, прерывает этот нескончаемый кошмар.

– Что случилось? – он ерошит свои темные волосы, и мы с Адамом одновременно поворачиваемся к нему. Я даже вздыхаю с облегчением. Ни один человек в мире не может заставить меня чувствовать себя так неуютно, как Адам, – даже теперь, когда мы хорошо знакомы. Наверное, про таких и говорят – «тяжелый человек».

Зато Гарри – самый легкий человек из тех, кого я знаю. С его пробуждением атмосфера разряжается. Он тут же начинает болтать, и я даже забываю об ужасных вчерашних происшествиях.

Следующие дни проходят проще и быстрее, чем я опасалась. Мне немного полегчало. Адам и Гарри не будят меня дежурить следующей ночью, и я сплю крепко и долго, без криков, стонов и пробуждений. Наутро не могу вспомнить ни одного сна. Может, ничего и не было? Было бы отлично больше не видеть снов вовсе.