Андрей двигался ровно, приноравливаясь, едва заметно, но неумолимо, уверенно набирая темп, чувствуя, как от шага к шагу растут силы, ловчеют, крепнут взмахи, втягивается, подчиняется плавному ритму тело.

Давно он не испытывал такого наслаждения, такой оглушительной радости труда. И совсем было забыл, что соревнуется с лучшим косарем. Очнулся, когда прямо перед собой увидел белую, с темным влажным пятном между лопатками, рубаху Кружка. Тот зачастил, сбился.

— Посторонись, дядька! — в азарте крикнул Андрей. — Пятки убирай!

Кружок стал, опустив косу, тяжело дыша, провел рукой по лицу смахнул тяжелые соленые капли.

— Загнал ты меня, Андрейка. Еще чуть — и дух вон.

— Это не я тебя загнал — это твои сто грамм перед обедом, безжалостно, не оборачиваясь, сказал Андрей, обходя его и продолжая ритмично шаркать косой.

Шабашники стояли в школе. Старший — чернобородый цыган с мохнатыми бровями, которые гусеницами шевелились над умными спокойными глазами, с дыркой в ухе от серьги, в пестром жилете и выпущенной до колен рубахе нехотя оторвался от работы и провел Андрея в класс, отведенный бригаде для жилья.

Андрей оглянулся: парты сдвинуты к стене, аккуратно поставлены друг на друга, в углу — ровный слой сена, застеленный байковыми разноцветными одеялами, рядком в изголовье выстроились сундучки с замочками. Под столом — синий пластмассовый ящик с гнездами для бутылок. Он почти полон.

— Водочку в сельпо брали? — спросил Андрей, осматривая ящик.

— Не сами же гоним, — проворчал бригадир.

— Свадьбу, что ли, играть собрались? — усмехнулся Андрей. — Куда вам столько?

— Мы завсегда цельный ящик берем, на весь срок. Чтоб не бегать — не пацаны небось, народ серьезный. А с ней и работа веселей идет. Ну и вечерком — с устатку.

— Поутру-то не тяжко?

— А ничего, привыкли. Похмеляемся — и ничего, легчает.

— Без нее не пробовали работать?

Бригадир добросовестно задумался. Почесал бороду, вспоминая. Брови пошевелились, застыли в напряжении.

— Однако случалось как-то. Вот когда — не помню точно. Вроде до войны еще. Или нет? Не помню.

— До первой мировой, что ли? — опять усмехнулся Андрей. Он убедился, что водка не та — "Старорусская", да и брали ее раньше, два дня назад.

Бригадир, видимо, уже знал о случившемся в Синеречье, встревоженно наблюдал за Андреем, не выдержал:

— Что я тебе скажу, начальник? Мы, конечно, выпивающиеся, но ведь не голь последняя. Деньжата, слава богу, имеются. И чтоб ночью за бутылкой гонять, чтоб старого мужика из-за нее до смерти ударить — такого из наших никто не может. Ты мне верь!

— Никто, говоришь? Люди-то в бригаде разные, всякие.

— У меня не разные-всякие. Они у меня все отбор прошли — как в разведку выбирал. Я их вот как знаю! — Он сжал и поднял огромный кулак. И вот так держу. Не сомневайся, милиция, не там ищешь.

Едва Андрей вернулся в село, ему позвонил доктор Федя. Освоившись с новой ролью, щеголяя терминами, как заправский судебный медик, доктор Федя говорил долго и нудно. Андрей отметил главное: "…проникающее ранение металлическим предметом (вышеназванным штырем) в область правой височной кости, повлекшее за собой мгновенную смерть потерпевшего… исходя из того-то и того-то (см. пп. 3–7), можно предположить, что ранение нанесено в пределах времени от 24 до 2 часов…"

"Значит, — подумал Андрей, — время я знаю почти точно — с часу до двух".

Андрей отпер входную дверь магазина, распахнул окна, выглянул: к магазину направлялась его авторитетная комиссия. Впереди беззаботно бренчал ключами толстый Ворожейко, за ним, поблескивая большими очками ("и для вдали, и для вблизи", как он пояснял), прихрамывал бухгалтер Коровушкин. Замыкал шествие внушительно шагавший Виктор Алексеевич, исполненный сознанием важности предстоящей миссии.

Первым делом вскрыли кассовый ящик. Ворожейко, хотя и видел, что ящик цел, не сдержал облегченного вздоха — все деньги на месте, да и не так много их было. Выгребая бумажки на стол, Андрей вдруг почувствовал под рукой что-то твердое. Это был паспорт. Дашуткин. Гражданки Алексеевой Дарьи Михайловны. Не сдержав удивления, он вопросительно посмотрел на завмага. Тот растерянно, тоже недоумевая, пожал плечами.

— Продавщицу пригласи.

— Нету ее, болеет. Я целиком за нее управляюсь.

Андрей нахмурился, молча сунул паспорт в планшетку.

Проверка магазина показала, по выражению партийного секретаря, "исключительно высокую финансовую дисциплину данной торговой точки". Ратников выписал для себя то, что было похищено: ящик водки, две бутылки коньяка, два батона вареной колбасы, несколько плиток шоколада. Смежный с продовольственным отдел промтоваров ничуть не пострадал. А ведь здесь были очень дорогие вещи. "Ничего себе убийство с целью ограбления, — подумал Андрей. — А может, все-таки не убийство и не ограбление?"

Ворожейко суетливо пошарил в карманах, пожал плечами и попросил у бухгалтера ручку, чтобы подписать акт и протокол.

— Обронил где-то свою, — расстроенно пояснил он. — Ручка-то простенькая, школьная, а стержень в ней хороший был — густой.

— Голубой? — поинтересовался Андрей.

— Нет, черный — у меня к таким слабость.

— Так вы зайдите ко мне, — добродушно сказал Андрей. — Я на днях подобрал какую-то. Посмотрите, может быть, ваша.

Видно, Ворожейко все-таки уловил что-то в его голосе: отошел, стал смущенно запихивать под кассовый ящик толстую захватанную тетрадь.

— А это что за документ? — протянул руку Андрей.

— Это, виноват, Андрей Сергеевич, так называемый "поминальник". Мне иногда приходится в долг отпускать, до получки — в основном спиртные напитки. Иду, можно сказать, навстречу пожеланиям. Но вы не беспокойтесь на сегодняшнее число должников не числится.

Секретарь нахмурился, взял тетрадь, полистал, вернул ее Андрею и многообещающе посмотрел на завмага. Тот, поймав и правильно оценив этот взгляд, виновато потупился, толстые щеки его покрылись розовыми пятнами.

Когда работу в магазине закончили, Андрей попросил Виктора Алексеевича и Коровушкина зайти вместе с ним к Дашутке.

— В качестве понятых, что ли, — неловко пояснил он. — За Степанычем именной револьвер записан, надо изъять его.

Дашутка встретила их молча. С упреком и, как показалось Андрею, с затаенной тревогой в синих глазах взглянула на него, перекинула на грудь косу, пробежала по ней пальцами.

— Дарья Михайловна, — взял на себя трудную миссию секретарь. — Мы тебе все соболезнуем. Деда твоего крепко уважали и всегда помнить будем. Понимаем, как тебе тяжко, но — ты уж извини — сейчас мы к тебе по делу. Передай милиции дедов револьвер.

— Дедушка дежурил с ним. — Она крепилась, сдерживала плач.

— Где он хранил его? — мягко спросил Андрей.

— Вот, в шкатулке, запирал всегда. — Дашутка выдвинула ящик комода, подняла крышку шкатулки, всхлипнула. — Он ее укладкой почему-то называл.

Шкатулка была пуста.

— Ну я же говорю — он его с собой взял. Я на танцы уходила, дедушка вот здесь стоял. Пиджак распахнул и вот так, — она показала, как именно, засовывал его в кобуру. Он всегда его так носил. Гордился, говорил сейчас все чекисты так носят, — и заплакала, не удержавшись.

Секретарь переглянулся с Андреем, потрогал усы, покашлял:

— Ты помоги нам, девушка, поищи. Или нам позволь помочь. Верно, здесь он где?

Андрей походил для очистки совести по комнате, заглянул в чуланчик, снял с полки несколько книг — он уже понял, что надеяться нечего револьвер исчез. При осмотре трупа сторожа Андрей видел на его боку под пиджаком пустую кобуру. Тогда он подумал, что Степаныч оставил револьвер дома. Выходит, не оставил. Плохо дело — совсем плохо. Андрей выходил последним, в дверях задержался и тихо спросил:

— Больше у вас дома ничего не пропадало?

Дашутка испуганно вскинула голову: