– Только Богу известно, что они еще натворили, – сказал Штрюнк. – Этих свиней наверняка не 1 десяток, и у них имеется координатор. И еще: должен существовать «крот». В самой «Фарбен».

– Откуда нам это известно? – спросил Фриц.

Свитберт объяснил. Злоумышленники портят только старое оборудование. Если вы используете тот или иной механизм либо устройство уже давно и оно вдруг заедает, отказывает, ломается или взрывается, никому и в голову не приходит, что его повредили. Штрюнк добавил:

– Они получили гребаный календарь 1-х запусков. Кто-то передал им гребаный календарь.

Я сразу же сказал:

– Беркль!

– Нет, Пауль, – ответил Фриц. – Беркль был всего-навсего размазней. Но предателем – никогда.

– Задержанного преступника допросили? – осведомился я.

– О да. Всю эту ночь он провел с Хордером. Пока ничего.

– Еврей, я полагаю.

– Нет. Англичанин. Капрал по фамилии Дженкинс. Сейчас он сидит, скорчившись, в низком карцере. Вскоре за него возьмется Офф. А следом Энтресс со скальпелем. Посмотрим, как ему это понравится. – Фриц встал, выровнял стопку документов. – Никому об этом ни слова. Ни слова в «Фарбен», доктор Зидиг, штандартенфюрер Штрюнк. Будем ждать, мой Комендант. Вы поняли, Пауль? И ради всего святого, не проболтайтесь Прюферу.

Разумеется, девочки умирают от желания покататься на этой маленькой развалине, на Майнраде, однако на сей раз у него опухоль на ноге и он еле ходит. А полагаться на еженедельную медицинскую помощь смотрительницы Зайссер мы какое-то время не сможем! Увы. Теперь к нам временами заглядывает Бент Суханек, неряшливый погонщик мулов, приписанный к Школе верховой езды.

Она была редкой птицей – жидовка-выдвиженка, работающая в Гигиеническом институте СС (СС-ГИ), 1 из малого числа врачей-заключенных, ведшая – под тщательным наблюдением, разумеется, – лабораторные исследования по бактериологии и экспериментальным сывороткам. В отличие от лазарета (богадельня или временная тюрьма) и Бункера 10 (массовые кастрации и удаления матки), СС-ГИ обладал вполне убедительным сходством с медицинским учреждением. Я заглянул туда для предварительного разговора, однако 2-ю нашу встречу устроил в тихой кладовке ГАЗ.

– Прошу садиться.

Происхождения она была смешанного, польско-германского, звалась Мириам Люксембург (говорили, что ее мать приходилась племянницей Розе Люксембург, знаменитой марксистской «интеллектуалке»), а у нас провела уже 2 года. Ну-с, в Кат-Зет женщины в целом стареют не очень грациозно, но главным образом от полного отсутствия еды (да и просто голод, хронический голод способен за 6 или 7 месяцев лишить женщину всего, что свойственно ее полу). Доктор Люксембург выглядела на 50, хоть, скорее всего, ей было около 30, однако вовсе не недоедание обратило ее волосы в подобие плесени и заставило губы втянуться в рот. Кое-какое мясцо на костях у нее осталось, более того, она была терпимо чиста.

– Из соображений секретности все должно быть сделано около полуночи, – сказал я. – Необходимые принадлежности вы, разумеется, принесете с собой. Что вам еще потребуется?

– Чистые полотенца и как можно больше кипяченой воды, господин.

– Вы, разумеется, дадите ей успокоительное, так? Знаете, 1 из этих таблеток, о которых столько рассказывают.

– У нас нет таблеток, господин. Придется прибегнуть к расширению и выскабливанию.

– Ну, делайте, что считаете нужным. А кстати, – сказал я. – Не исключено, что директива изменится. – Говорил я, что называется, чисто гипотетически. – Да, вполне возможно, что приказы Берлина претерпят видоизменение.

Мое начальное предложение, 6 хлебных паек, было не без высокомерия отвергнуто, и на эту встречу я принес мешочек, содержащий 2 блока «Давыдофф», за которыми должны были последовать еще 2; всего 800 сигарет. Я знал, она собиралась израсходовать этот капитал на своего брата, который боролся, непонятно как, за жизнь в каторжной команде, трудившейся на урановых рудниках за Фюрстенграбе.

– Видоизменения какого рода, господин?

– Канцелярия может предпочесть несколько иной исход, – объяснил я. – Если процедура пойдет не очень гладко. С точки зрения пациентки.

– То есть?

– То есть, господин.

– То есть, господин?

– В этом случае вы получите еще 800 «Давыдофф». Разумеется.

– То есть, господин?

– Гексенал. Или фенол. Простой укол в сердце… И не надо на меня так смотреть, «доктор». Вы ведь селектированы, не так ли? И сами проводили селекции. Отсеивали пациентов.

– Да, господин, иногда меня об этом просили.

– Избавлялись от новорожденных, – сказал я. – Отрицать это бессмысленно. Все мы знаем, что это происходит.

– Да, господин, иногда меня просят и об этом.

– Это требует своего рода героизма. Тайные роды. Вы рисковали собственной жизнью.

Она не ответила. Поскольку рисковала жизнью каждый день, каждый час, просто будучи тем, кем была. Да, подумал я, эти штуки прибавили пару мешков под твоими глазами и пару морщин над верхней губой. Я смотрел на нее вопрошающе. Наконец она сглотнула и сказала:

– Когда я училась в университете, а после в интернатуре, на уме у меня было совсем другое. Господин.

– Не сомневаюсь. Что же, теперь вы не в университете. Бросьте. Что такое 1 укол?

– Но я не знаю, как их делают, господин. Уколы в сердце. Фенол.

Я готов уже был предложить ей прогуляться до СС-ГИ и попрактиковаться – это называлось «Палата 2», и уколов там делали до 60 в день.

– Это же легко, не так ли? Простое, как мне говорили, дело. Укол под 5-е ребро. Все, что вам потребуется, – длинная игла. Легко.

– Легко. Хорошо, господин. Вот и сделайте укол сами.

Некоторое время я заново перебирал мои соображения… 1-е решение относительно Алисы Зайссер, принятое мной после долгого взвешивания всех «за» и «против», выглядело так: зачем рисковать? Однако и эта альтернатива была небезопасной, я столкнулся бы с обычной угрюмой неподатливостью трупа. И я сказал:

– Ну ладно, ладно. Скорее всего, Канцелярия будет придерживаться своего 1-начального постановления. Я почти уверен, что план не изменится. Кипяченая вода, говорите?

Полагаю также, что я желал сделать ее моей соучастницей. Для страховки, понятное дело. Однако теперь, когда мы задумались о возможностях исследования тьмы, можно сказать, что мне захотелось взять ее с собой, вывести оттуда, где свет.

– Когда я смогу осмотреть пациентку, господин?

– Что, заранее? Нет, боюсь, это не получится. – Чистая правда: там же внизу надзирательницы, свидетели. – Вам придется обойтись без осмотра.

– Возраст?

– 29. По ее словам. Но вы же знаете, каковы они, женщины. Ах да, чуть не забыл. Процедура болезненна?

– Без хотя бы местной анестезии? Да, господин. Весьма.

– Ладно. Значит, лучше использовать местную анестезию. Нам не нужно, чтобы она сильно шумела.

Мириам сказала, что на это потребуются деньги. 20 долларов, представьте себе. У меня были с собой бумажки только по 1. Я начал отсчитывать их.

– 1, 2, 3. Ваша, э-э, двоюродная бабушка, – сказал я с улыбкой. – 4, 5, 6…

Там, в Розенхайме, когда я был ленинистом (и даже мечтателем!), я нередко ломал вместе с моей будущей женой голову над главным трудом Розы Люксембург, называвшемся «Накопление капитала» (между прочим, Ленин, хоть она и критиковала его за использование террора, однажды назвал ее «орлицей»). В начале 1919-го, сразу после жалкого поражения Германской революции, Люксембург арестовал отряд берлинского Добровольческого корпуса – не мои парни из Россбаха, а просто шайка тамошних хулиганов под номинальным командованием старины Валли Пабста…

– 10, 11, 12. Роза Люксембург. Ее сбили дубинкой с ног, прострелили голову, а труп бросили в Ландверканал. 18, 19, 20. Сколько языков она знала?

– 5. – Взгляд Мириам стал твердым. – Наша процедура, господин. Чем раньше, тем лучше. Это аксиома.