– Как вам перронная работа, Вольфрам?

– Ну, теперь я понимаю, почему она вам опротивела, Пауль.

– Хорошо, что вы меня подменили. Скоро я снова приду в себя. – Я постучал по столу. – Ладно. Что будем делать с капо? Тут необходимо проявить твердость. Фенол? Малый калибр?

Еще 1 озабоченный взгляд.

– Лишний расход военного имущества, Комендант. Знаете, проще их разжаловать. И тогда евреи с ними сами разберутся.

– Тем лучше для esprit de corps… Это французское выражение, Вольфрам. Означающее чувство локтя. Мораль, знаете ли.

С каждым днем Сибил становится все прелестнее. Неизменной страстью девочки – что несколько предосудительно – по-прежнему остается косметика. Сибил ворует ее из туалетного столика матери. Губную помаду, нет? Выглядит это довольно комично. Она то дуется на меня, то улыбается, показывая зубы в красных пятнах.

А видели бы вы, как она путается в лифчиках Ханны, примеряя их!

Цель номер 2. Создание 1000-летнего Рейха.

Что же, он просуществует столько же, сколько тот, который мы видели прежде, – заложенный Карлом Великим и разрушенный Наполеоном.

Как я уже признал, дорога нас ждет впереди, скорее всего, ухабистая. Однако, когда мы ее одолеем…

Существует факт, который подчеркивается недостаточно часто. На состоявшихся в июле 32-го выборах НСДАП получила 37,5 % – самое большое число голосов, набранных отдельно взятой партией за всю историю Веймарской республики. А это есть надежное свидетельство близости простых чаяний народа и золотого сна Национал-Социализма. Оно всегда стояло перед нашими глазами. Проведенный в ноябре 33-го плебисцит доказал, что нас поддерживают 88 %, а к апрелю 38-го этот показатель слегка превысил 99 %! Разве это не ясный знак крепкого общественно-политического здоровья Нацистской Германии?

О, когда мы одолеем лежащий впереди каменистый участок нашего пути и произведем небольшие изменения (включая, по прошествии времени, назначение более центристского главы государства), ничто на свете не сможет помешать нам оставаться на плаву в течение следующего 1000-летия.

Итак. Цель номер 2: миссия завершена!

На сей раз я пришел не в обычное время. Алиса сидела на скамеечке, медленно сплетая и расплетая лежащие на коленях руки.

– Ладно, женщина, можно больше не стенать. Заткните фонтан. Я поговорил с врачом. Простая процедура. Рутинная. Она такие все время проводит.

– Но, Пауль. Здесь же нет женщин-врачей.

– Здесь полно женщин-врачей. Заключенных.

– У заключенных нет никаких инструментов. А тут нужны особенные.

– Кое у кого есть. – Я усадил Алису рядом с собой на кровать и в течение изрядного времени успокаивал ее. – Ну, теперь вам лучше?

– Да, Пауль. Спасибо. Вы всегда находите выход.

И тут, к большому моему удивлению, я обнаружил, что высокие принципы, которые обычно сдерживали меня в присутствии оплодотворенной женщины, куда-то запропастились. И сказал:

– Продолжайте. Продолжайте. Вот так. А теперь подбросьте его на ладони.

Да, я дал себе волю и не сходя с места совокупился с нею. Думая (то были слова, к которым я часто прибегал в ситуациях более значительных): ладно, взялся за долбаный гуж, не говори, что не дюж.

Они совершенно необходимы, мои свидания с Алисой Зайссер, – чем же еще мне поддерживать мое достоинство и самоуважение? Я подразумеваю пугающие условия, которые сложились на вилле Долля. Неизменная благодарность Алисы, ее высокая оценка моих качеств (не говоря уж о трепете ее любовного блаженства) создают решающий противовес тому, что… что…

Я боюсь Ханну. Вот так. Чтобы доверить такие слова бумаге, требуется определенное мужество, однако это правда. Как описать мой страх? Когда мы остаемся наедине, я ощущаю в солнечном сплетении какую-то пустоту, похожую на шарик сжатого воздуха.

Начиная с ночи Декабрьского концерта Ханна принялась заново создавать свой облик, свой внешний вид. Она и раньше не была большой поклонницей сабо и платьев с закрытым лифом и широкой юбкой, но ее наряды всегда оставались похвально скромными. Теперь же она одевается, как кокетка – как многоопытная кокетка.

Увидев ее, я вспоминаю Маргерит, Пуччи, Ксондру, Бобо. И дело не только в поблескивающей косметике или чрезмерно оголенном теле (и выбритых подмышках!). Дело в выражении глаз, в хитрой расчетливости, которая светится в них. Суть подобных женщин в том, видите ли, что они все время думают о постели, о сексе. И хотя в утонченной подруге эта черта выглядит привлекательно, в супруге она совершенно несносна.

Ощущение, которое посещает меня, когда мы остаемся наедине, я могу уподобить лишь… не послевкусию сексуального провала, но его предвкушению. Интуиция тут решительно ни при чем: за последние 8 месяцев никаких провалов у меня с Ханной не было (как не было и успехов).

Сходя вниз, она по-прежнему выглядит поглощенной какими-то мыслями, самодовольной. Мечтает о женственных прелестях Ангелюса Томсена? Не верю. Она всего лишь глумится над отвергнутой ею мужественностью Пауля Долля.

…Прошлой ночью я сидел в моем «логове» и мирно клюкал (соблюдая умеренность, в последнее время я сильно уменьшил дозу). Вдруг я услышал треск дверной ручки, и проем двери заполнила Ханна – в зеленом бальном платье и перчатках по локоть, со свернутыми кольцом волосами на голых плечах. Я вмиг почувствовал, как моя кровь холодеет и отвергает ее. Ханна смотрела на меня не мигая, пока я не отвернулся.

Она подошла. И очень грузно, шумно уселась мне на колени. Кресло буквальным образом утонуло под хрусткими складками ее юбки. Как я хотел избавиться от ее веса – как хотел снять его с себя, снять…

– Знаешь, кто ты есть? – прошептала она (и мое ухо ощутило прикосновение ее губ). – Знаешь?

– Нет, – ответил я. – И кто же?

– Ты одинокий молодой человек, гребаный дурак в коричневой рубашке, ожесточенный гребаный шут, который марширует с коричневыми. Который поет с коричневыми, Пилли.

– Продолжай. Если тебе это необходимо.

– Ты гребаный коричневый болван, который, устав от грязных мыслей и одиноких забав с собственным гаденышем, засыпает в своей койке и видит худший из возможных снов. В этом сне никто с тобой ничего не творит. Творишь ты. Ужасные вещи. Несказанно ужасные. А потом просыпаешься.

– А потом я просыпаюсь.

– Ты просыпаешься и обнаруживаешь, что все, увиденное тобой, правда. Но ты не против. Ты возвращаешься к забавам с гаденышем. К грязным мыслям. Спокойной ночи, Пилли. Целую.

Стремление номер 3. Раз и навсегда сокрушить жидо-большевизм.

Давайте подумаем. С большевизмом нам до сей поры везло не сильно. Что касается жидовской стороны дела…

Не так давно в Линце произошло широко обсуждавшееся убийство, муж 137 раз ударил жену ножом. Люди, судя по всему, думали, что это перебор. А вот я сразу постиг логику его поступка. Логику ночи.

Остановиться мы уже не можем. Иначе чем же мы занимались последние 2 года, что думали о наших действиях?

Война против англосаксов не похожа на войну с евреями. В этом последнем конфликте мы обладаем, говоря по-военному, явным преимуществом, поскольку у нашего врага нет армии. Нет военного флота, нет военной авиации.

(Напоминание: переговорить со Шмулем, и поскорее.)

Итак. Жизненное пространство. 1000-летний Рейх. Жидо-большевизм.

Результат? 2½ из 3. Да, за это стоит выпить.

Срочное совещание в Политическом отделе! Я, Фриц Мебиус, Свитберт Зидиг и Руппрехт Штрюнк. Кризис на «Буна-Верке»…

– Этот хреносос примешал песок к машинному маслу, – сказал Руппрехт Штрюнк (слегка грубоватый старый партиец – чуть-чуть грубоватый, если совсем честно). – Чтобы повредить механизмы.

– Экономический саботаж! – ловко вставил я.

– Кроме того, они расшатали заклепки, – сказал Свитберт. – И заклепки повылетали. А еще попортили датчики давления. Теперь те дают ложные показания.