— Значит, всё зря?

— Мы требуем от него невозможного, — ответил Рушан. — Для него человечество это Иванов, Петров, Сидоров. Иначе он не умеет.

— Кто такие? — оживился Щёткин, но тут же понял, о чём речь, и отодвинул блокнот. — Чёрт с ним, пусть летит.

— Рад, рад, вашему возвращению! Мы уж тут чего только не передумали! Неужто доктор наш набедокурил, что им службы заинтересовались! — Профессор Гровс, маленький юркий старичок, захихикал, потирая чистые ручки. — А вы вон оно что, барина праздновали! Но это замечательно! Прекрасно! Давненько уже пора было поразмяться. Как там, в отпусках? Я уж забыл слово-то такое!

— Ошибки бывают у всех, — прогудел в бороду Бердин. — Даже у наших доблестных служак, будь они… здоровы! А отпуск прекрасно. Крит — это сказка!

— Крит? — Старичок смерил Леонида недоверчивым взглядом. — Разве пучок нагуалей не уничтожил его неделю назад?

— Подумайте… как жаль… — пробормотал Леонид и отвернулся, разглядывая на голографе результаты последних исследований своей пациентки. — Держится, — сказал он после недолгого молчания.

— Да… — Гровс подошёл к Бердину и тут же забыл о своих подозрениях относительно сомнительного вояжа коллеги. — В брюшине и забрюшинном пространстве множественные образования. Контуры ровные четкие. Структура неоднородная, дольчатая. В некоторых жидкостное включение. Типичная липосаркома. Совершенно другая этимология.

— Саркоидоз?

— Получается так.

— Может, всё же метастазы? Или… Гистологию бы.

Гровс сочувственно посмотрел на Бердина. Старик его понимал. Когда-то надежда на чудо хватала за горло и его. Заглушала голос разума, толкала на безрассудство, не давала уснуть. Когда-то очень давно. Лет тридцать назад.

— Метастазы в лёгких, конечно, имеются. Плюс метастатический плеврит и сердечно-лёгочная недостаточность, — прибавил старик. — Полости такие — по три литра откачивали. Оставить катетер не могли, образования мешают. Но это-то… сами видите. Поверьте, коллега, делал в ваше отсутствие, что мог, но… Бедная девочка.

— Вот эта, забрюшинная, в капсуле, можно бы взяться. Потом полихимию, а?

Гровс искоса глянул на Бердина.

— Взяться можно. Но стоит ли мучить? Основной-то очаг по вашей части.

— Ангиосаркома хиазмальноселлярной области, — повторил Леонид задумчиво, словно пробуя обжигающие слоги на вкус. — Руслана, Руслана…

— На обезболке держим, — буркнул старичок. — Тяжело. Я её в бокс перевёл, пока вас не было. Пусть уж…

В глазах Леонида неожиданно полыхнули злые огоньки.

— На симптоматику всегда успеем! У других опухоль за пределы черепной коробки выбраться не успевает, а тут… — он щёлкнул пальцами в сторону голограмм. — Извольте видеть, липосаркомы в брюшине! Те что в капсулах, вылущим, те что…

— А хиазмальноселлярная? Мы не боги, дорогой Леонид Сергеевич. К величайшему моему сожалению.

В крохотной палате было тихо. Шторы опущены. Бердин невольно затаил дыхание, точно боялся спугнуть зыбкий покой.

— Доктор? — Руслана не спала. — Приехали.

— Куда я без вас! — Леонид тряхнул головой, отгоняя царящий в комнате вязкий сплин. Протопал к стоящему у кровати стулу. — Отдыхаете, это хорошо.

— Последнюю «химию» закончили, — поделилась Руслана. — Уколы только остались. Выкарабкиваюсь, значит. Но без вас плохо, — она улыбнулась. — Воспаление лёгких подхватила, живот разболелся. Сейчас вы приехали, быстро на ноги поставите. Правда? — Она пытливо заглянула в лицо Леонида Сергеевича.

Бердин не ответил. Открыл папку, осведомился:

— Тошнит?

— Сильно… и слабость. Даже когда лежу. Спать всё время хочется. Говорят, из-за пневмонии. Или что-то не так?

— Всё так, — Завотделения листал историю болезни, которую мог бы декламировать наизусть. — Тошнить может от Амофорала, который вам колют. Зато не болит, верно?

— Да… почти. — Руслана умолкла. Она ждала.

Бердин это понимал, но всё ещё не мог определиться, что следует говорить. Волна безумной надежды, накрывшая его в ординаторской, уже схлынула. Но вымолвить, что твердил холодный рассудок, он не мог.

— Что ж… — Леонид пожевал губу. — Организм борется. Назначу ещё укольчики, тошноту снимем. Да и температурку собьём.

— Да? Я так и думала, что «химия» поможет. Я свою болячку, знаете, как представляла? Таким… чудищем. А «химия» — яд. Когда его ядом травили, ох оно и бесилось! Давало мне прикурить! — Женщина слабо рассмеялась. — А теперь почти не болит. Сдохло чудище.

— Очень наглядно, — ухмыльнулся Бердин и почувствовал, что горячая волна накатывает снова, топя безапелляционный рассудок. Доктор посмотрел на проглядывающее сквозь чуть раздвинутые шторы небо. Оно было серым и влажным с розовеющей у горизонта полоской. «Завтра будет солнечный день» — подумал доктор. Невыносимо захотелось, чтобы лежащая на узкой кровати женщина тоже увидела этот день. Захотелось до зубовного скрежета. До крика. Прежде чем он успел остановить себя, с губ сорвалось:

— Будем опылять ваше чудо-юдо дальше.

Уголки рта Русланы поползли вниз.

— Но химиотерапевт обещал, что это последний курс.

— Продезинфицируем логово, — подмигнул Бердин. — А ну как у него там кладка? Так чтобы ни одна комиссия не придралась. Или вам не нужно лететь?

— Да, да! — поспешно отозвалась пациентка. — Вы меня не слушайте, Леонид Сергеевич. Простите, что ною… Устала очень. Я всё выдержу. — Она смущённо глянула на доктора. — Мне лететь очень-очень надо! Знаете, когда я провожала их, сын плакал, говорил — мама не любит его, потому что остаётся… Мне нельзя не лететь.

— Понимаю.

— Ну, как там? — Руслана, не отрывая глаз, смотрела на руки Бердина, перебиравшие снимки. — Даже капельку не лучше?

— Будет лучше. Поищем новые пути. Прооперируемся. Лёгкие почистим… жировичок из-за брюшины уберём. Над новой схемой «химии» подумаем. Каждый организм индивидуален. Вероятно, другой препарат пойдёт легче.

— Понятно. — Женщина отвернулась. За годы работы Бердин так и не привык к этому, первая реакция при плохих новостях — обида на того, кто весть принёс. Через секунду, конечно, всё изменится. Руслана возьмёт себя в руки. Соберётся. Усилием воли и разума перебросит злость на болезнь. Или заплачет. Но первое мгновение всегда самое трудное.

— Сколько вашему сыну? — спросил Леонид Сергеевич, чтобы разбить растущую между ними стену.

— Шесть. Какое это имеет значение?

— У нас масса времени.

— Для чего? — Она обернулась.

— До свадьбы сына, где вам надо будет перекинуться парой тёплых слов с его будущей тёщей.

Ход был шит белыми нитками, но Руслана хмыкнула. Ледяная стена начала подтаивать.

— Можно посмотреть мои снимки? — спросила она вдруг.

— Зачем? — насторожился Бердин. — Неспециалисту в них трудно разобраться.

— Мне будет легче представлять чудище… — Пальцы действующей левой руки скомкали на груди покрывало.

— Хорошо, — Леонид Сергеевич вынул из папки увесистую пачку. — Здесь все. До операции. После неё. После лучей и химий.

Пока Руслана перебирала снимки, Бердин внимательно изучал лежащее на прикроватном столике яблоко. Похоже на Марс. Большое, ослепительно жёлтое с коричневатой вмятиной на тугом боку. Дорогой подарок с одной из планет-«челноков». Интересно, кто угостил? Кто-то из небедных пациентов. На Земле такие яблоки больше не растут. Остались дички. Мелкие, кислые. Не требующие ухода. Какое-то яблоко преодолело миллионы километров, человек же… А человеку обязательно нужно превозмочь эти километры, чтобы сказать сыну, как любит его. Хотя бы на прощание.

— Это что?

Бердин вздрогнул.

— Где?

Руслана протянула ему яркую глянцевую картинку.

— Ах, это! — Леонид Сергеевич почесал бороду. — Случайно попало. Это Земля.

— Интересно. — Руслана положила снимок на согнутую в колене ногу. — А красненькое? Похоже на контраст в МРТэшных снимках.