Прокурор также подался вперед, и все судьи и присяжные насторожились.

И пока она говорила о своей жизни с Стрельниковым с самого начала, с того самого дня и часа, как он пришел нанимать у нее помещение и согласился, почти не торгуясь, на назначенную плату, и как был ласков и добр к ее детям и тем расположил ее к себе, и как она сблизилась с ним, одинокая, вечно занятая своим тяжелым трудом — общее враждебное отношение к ней несколько смягчилось.

Но вот она прибавила:

— Я видела, что он — человек слабый, легкомысленный, и думала, что эта близость поможет мне беречь его от вредных увлечений вином и женщинами...

И опять усилилось недоброжелательство и появились язвительные усмешки.

— Мне казалось, что мои заботы о нем все больше и больше располагают его ко мне, и от этого мое собственное чувство становилось все глубже и крепче. Я все-таки сознавала, что эта связь может оказаться непрочной, потому что я много старше его; но к тому времени, как родилась наша девочка, привязанность моя обратилась в настоящую любовь. А когда я увидела, что он также полюбил эту девочку, я стала надеяться на счастье.

Голос ее осекся.

Но это не вызвало сочувствия, наоборот, явилось опасение, что она может расплакаться и тем оттянет то самое интересное и страшное, что всех привело сюда. И без того она рассказывала слишком пространно, сообщая мелочи своих забот о нем и как он приходил иногда нетрезвый и был груб с ней и как она нередко находила у него записки, обличавшая его неверность.

При воспоминании о том, как рушились все эти надежды, раздражение и горечь прилили к сердцу и помогли подавить слезы. Она с болью и ядом заговорила об его изменах, однако, с каким-то рассчитанным умыслом виня в этих изменах не столько его, сколько среду, в которой он вращался.

— Но я все терпела, все прощала ему, — как-то неприятно выделяя свое великодушие, воскликнула она и с трудом удержалась, чтобы не обернуться в его сторону. Только тут поднялись ее ресницы и раскрылись большие черные глаза. И те, кто успели заглянуть в эти глаза, ясно увидели в них, что не великодушие и кротость заставляли ее переносить его измены и пороки.

— Пускай, — думала я, — лишь бы он оставался с нами, как отец нашей девочки. И он бы наверное остался, — почти выкрикнула она. — Потому что жалел девочку и привязался к ней, потому что сам он добрый, и среди тех, с кем он мне изменял, не нашлось ни одной такой жестокой и, может быть, такой ловкой, как эта последняя! — выкрикнула она сухим, резким голосом, который сразу потускнел и стал глух, когда она добавила: — Из-за которой все это и произошло.

Она опустила голову, ни на кого не глядя, но все невольно обернулись в сторону девушки с золотистыми волосами.

Щеки ее пылали и глаза с испугом и изумлением были обращены на говорившую.

Эти слова обожгли сердце Стрельникова, точно она снова плеснула тем же огнем и попала ему прямо в сердце. Он быстро поднялся и готов был крикнуть, но сидевший рядом с ним Дружинин положил ему руку на плечо, и тот мучительно повел головой и сел покорно, как ребенок.

Дружинин с презрением взглянул на подсудимую.

Она все это видела, и желчь еще сильнее влилась в ее слова.

Она стала рассказывать все о последних днях, все не щадя ни его, ни себя, ни ту, которая сидела сейчас помертвевшая, с расширенными от ужаса глазами. Но в том, что девушка переживала, не было ни ненависти, ни злобы, — были только стыд, растерянность и испуг перед человеческой ненавистью и злобой.

Все, что та теперь рассказывала, было ей известно, все это рассказал ей он в тот прекрасный, страдальческий и так трагически-мрачно завершившийся вечер. Она слышала от него все эти убийственные, почти непостижимый для ее целомудрия подробности, которые он с мукой и покаянным ужасом обнажал перед ней.

Но за это признание она полюбила его беззаветно и навсегда. Каждое слово его, когда он говорил о том, о чем она слышит сейчас, падало из его сердца каплями крови; теперь из тех искривленных злобой губ слова сочатся, как гной. И все же, где-то оставалась жалость к ней: ведь надо быть нечеловечески несчастной и бесконечно отчаявшейся, чтобы говорить так.

Но та меньше всего думала о себе.

С безудержной страстностью и раздражением, все повышая голос, в котором горела ее мрачная сила и озлобление, она говорила:

— И вот, когда он опять побежал к ней, и она опять приняла его после того, как он надругался над моим телом и душой, я решила ей отомстить. Да, как перед Богом, я открываюсь вам, что это мщение я готовила не для него, а для нее.

Кто-то простонал.

Девушка в порыве непобедимого ужаса закрыла лицо руками.

В публике пробежал шепот. Даже среди судей произошло тревожное движение.

Она продолжала, пренебрегая всем этим:

— Но когда он опять пришел от нее, чтобы плюнуть в мою душу, которая готова была снова простить ему все, я обезумела — и то, что предназначалось ей, плеснула в его глаза.

У Стрельникова вырвался стон, голова у него упала на руки, и он зарыдал.

Она вздрогнула от этих рыданий, но обернуться к нему, взглянуть на него не хватило сил. И, подняв взгляд свой на судей, как бы спрашивая, что еще требуется от нее, и, не встретив на этот безмолвный вопрос ответа, она опустила ресницы и нерешительно села.

Председатель суда, которому досадны были дела, не подпадающие под определенный параграф закона, повел своим ноздреватым носом и вяло задал подсудимой вопрос:

— Предполагали ли вы, намереваясь, по вашему признанию, совершить одно преступление и совершая другое, что отношения между пострадавшим и упомянутой вами особой выходили за пределы отношений жениха к невесте?

Подсудимая привстала, опираясь на перила согнутыми пальцами, и усталым голосом ответила полупрезрительно:

— Кто их знает? Должно быть, она была умнее других и оттого, наверно, требовала, чтобы раньше он оставил меня.

Стрельников снова сделал нетерпеливое движение, но председатель уже задавал другой вопрос:

— Не говорил ли вам пострадавший, что он намерен жениться на той особе?

— Нет, подобного не говорил, — поспешила она ответить и даже закачала головой.

— А не давал ли он обещания жениться вам?

— Нет, ничего такого не было. И я никогда ему об этом даже не заикалась.

Председатель кивнул своей тяжелой, крупной головой и, отдувая щеки, шумно перевел дыхание.

По ленивому знаку его руки подсудимая, все время прямо глядевшая в его мутные, точно задымленные глаза, уже хотела сесть, как Дружинин, через председателя, остановил ее вопросом:

— А скажите, пожалуйста, говорил ли вам хоть когда-нибудь Стрельников, что он любит вас?

Она замялась и, смущаясь, даже немного покраснев, ответила, не глядя на него:

— Нет, так прямо не говорил, но в начале было и с его стороны похоже на любовь.

— Простите, всегда ли ваши отношения с ним были тяжелы и горестны, или у вас есть что вспомянуть и добрым чувством?

Подбородок подсудимой задрожал.

Дружинин, боясь, что она разрыдается, поспешил деликатно сказать:

— Впрочем, вы последнее признали. Еще один вопрос: не приходилось ли вам сталкиваться с теми женщинами, с которыми, по вашим словам, он вам изменял? Слышать от них, или хотя бы стороной, претензии на него?

Она, точно изумляясь подобным, ненужным, по ее мнению, вопросам, повела плечами.

— Не приходилось.

— Больше ничего.

Дружинин сел.

Она также хотела сесть, но в таком же порядке раздался желчный вопрос прокурора. Больше всего она боялась именно этого худого, белесого человека, с длинным подбородком, жидкими усиками над несколько ущербленной, неестественно тонкой верхней губой.

Насколько безразличными ей казались вопросы Дружинина, настолько здесь она по-звериному насторожилась, не столько из боязни кары, сколько из страха унижения.

— Скажите, обвиняемая, — как-то остро вытягивая нижнюю губу, прищурившись обратился к ней прокурор, — какими путями вы дознавались об изменах господина Стрельникова? Сам он сознавался, что любит другую, как в данном случае, или...