— Как тебе не стыдно, — произнес он с сдержанным упреком.

— Нет, как тебе не стыдно, — возвратила она ему его слова, но уж с большей глубиной и горечью.

Он покачал головой и стиснул зубы, чтобы не сказать чего-нибудь лишнего. Нянька, принявшая цветы от посыльного, все еще оставалась здесь с цветами в руках, не зная, что с ними делать.

Тогда он, чтобы покончить с этой неприятной сценой и вместе с тем показать, что ей не уступает, распорядился поставить цветы к себе.

— Вот это им настоящее место, — зло и сухо произнесла она.

Цветы унесли, но аромат после них остался, и с ним осталось раздражение, такое неуместное около умершего ребенка, не успевшего остыть.

Стрельникову было тяжело оставаться здесь, и он вышел в мастерскую. При виде этих белых цветов, которые прислуга поставила в глиняную крынку от молока, он почувствовал прилив бесконечной нежности.

В изнеможении опускаясь на диван и закрывая глаза, он прошептал:

— Милая.

И страстно, почти болезненно захотелось ее видеть.

За эти три дня, когда меньше всего он хотел о ней думать, эта нежность как-то сама собой незаметно выросла в душе, но он затаил бы в себе ее и теперь, если бы не почувствовал, что девушку сейчас незаслуженно оскорбили.

— Милая, милая! — как в забытьи повторил он уж вслух и, вдруг услышав сам свой голос, очнулся, вскочил с дивана и испуганно взглянул в соседнюю комнату.

Там в реянии сероватых сумерек склонилась над умершим ребенком женщина в черном, показавшаяся ему более чужой, чем всегда.

Она не могла слышать сорвавшихся у него с языка слов, но после только что происшедшей размолвки, тяжело было оставаться с ней.

Он еще раз взглянул туда и съежился от непонятного, жуткого чувства.

Закружилась голова и, не сказав никому ни слова, он накинул пальто и шляпу и вышел.

Нет, этого не может быть. Наверное, ему так только померещилось.

А померещилось ему, когда он нечаянно обернулся, проходя в калитку дома, где жила Ларочка, что в некотором отдалении за ним черным призраком метнулась знакомая фигура и приникла в тень к забору.

«Не может быть», — сказал он сам себе. Однако, поражен был этим сходством до того, что хотелось броситься назад и убедиться, что ошибся.

Но тут же стало стыдно этого подозрения.

Все это потому, что я сам поступаю нехорошо, идя сюда в то время, как умершая девочка моя даже не перенесена из кроватки на стол.

Захотелось себя оправдать: он — это другое дело. Во-первых, его присутствие теперь там только раздражает мать, во-вторых, он оставил ее не для такой низкой цели, как шпионство.

А, может быть, это еще хуже, шепнул какой-то язвительный голос извнутри.

Тогда он поспешил отмахнуться от своего подозрения.

Стрельников раньше заходил к Ларочке, но теперь не вошел в дом, а просил дворника передать ей, что ее ожидает один господин. Имени своего он не назвал, полагая, что она догадается. Сам же остался дожидаться в саду, который оканчивался обрывом над морем.

Это был довольно большой и старый сад, в нем стоял лишь один зимний каменный флигель, а остальные постройки были летние дачи, небольшие красноватые домики, заколоченные на зиму.

Из флигеля сквозь деревья мерцали огни двух незакрытых окон и освещали облетевшие кусты сирени под ними. По-осеннему пахло гниющей от дождей, морских туманов и заревых рос листвой, отсыревшей корой деревьев и навозом. Но все эти запахи как будто качались, подобно пене, на широкой волне терпкого и солоноватого запаха моря.

Оно было совсем близко здесь, и протяжные глубокие вздохи его то приливали, то отливали из сада, не переходя через решетку его, как будто за этой гранью был совсем иной мир.

Между деревьями видно было, как словно из самого моря поднимались целые гирлянды звезд, и оттого они были так необыкновенно ярки и чисты; и особенно ярко сверкало созвездие Скорпиона, вонзавшего свое жало в темноту над самым садом.

Вдыхая этот влажный аромат осени и моря, Стрельников глядел на звезды и на темные деревья, как будто сторожившие тишину, и на темные стены дома, за которыми жила она.

Глаз его, изощренный глаз художника, различал малейшие вибрации тонов, ухо ловило тончайшие звуки, обоняние — запахи. Он даже ясно ощущал солоноватый вкус воздуха. Никогда чувства его не были так изощрены, как сейчас. Но звуковые и даже вкусовые впечатления — все как будто было подчинено зрению. И все также окрашивалось в его представлении в свои особые краски, который он почти мог назвать.

Сейчас придет она, с своими золотыми волосами, и все крутом озарится и станет еще более привлекательным.

И при одной мысли, что увидит ее, Стрельников ощутил прилив такого неописуемого блаженства, что ему кого-то хотелось благодарить за это.

— Что это со мною? — подумал он. — Вместо того, чтобы страдать, как подобает в моем положении каждому человеку с душой, я с такой страстью отдаюсь земным чувствам. Неужели я эгоист, неспособный страдать даже тогда, когда страдают животные, пока не нарушилась связь природы между ними и их детьми.

И тут же заскреблась, как мышь, неприятная мысль: что подумает о нем эта девушка, когда узнает, что у него умер ребенок, а он явился к ней.

В самом деле, он совсем не останавливался на этом, когда шел сюда. И зачем, в сущности, он пришел?

Надо было оправдать свой приход каким-нибудь уважительным предлогом, или уйти, пока она не пришла.

Он сделал движение, чтобы несколько удалиться от дома и таким образом выиграть время, необходимое для того, чтобы подыскать объяснение; но в эту минуту что-то зашуршало в кустах, и к нему, ворча, стала приближаться большая дворовая собака.

В руках не имелось даже палки для защиты.

Было бы совсем глупо, если бы собака покусала его.

Он не без испуга присел на скамью и стал успокаивать пса легким заискивающим свистом.

Собака перестала ворчать, но все еще недоверчиво поглядывала на него, остановившись в нескольких шагах.

Затем, осторожно вильнула хвостом и стала тихо приближаться к его протянутой руке; вытянув морду, обнюхала эту руку, вильнула хвостом еще приветливее и подошла так близко, что он мог ее уже погладить.

Возня с собакой отняла у него те минуты, которые он хотел посвятить обдумыванию предлога. Когда же собака совсем сдружилась с ним, послышался стук двери и на пороге показался сначала дворник, а вслед за ним Ларочка.

Кофточка ее еще не была застегнута, а на голову она набросила теплый вязаный платок, вместо своей белой шапочки.

Он двинулся к ней навстречу, и, когда она узнала его, лицо ее выразило удивление.

— А я думала... — вырвалось у нее.

Не договорила, что думала, и поспешила поздороваться.

Он догадался сам, что ожидала встретить не его.

И прежде, чем оказал хоть слово, сердце его облилось ревностью.

«Может быть и цветы были не от нее, а я то...»

Но не успел он дать волю этому огорчению, как она торопливо, точно оправдываясь, заговорила:

— Дворник мне доложил только: господин, и я никак не могла себе представить, чтобы это были вы.

— И думали, что это Дружинин, — не сдержался он.

Ему показалось, что она несколько смутилась от такой прямоты. По крайней мере, в тоне ее была та же торопливость и виноватость.

— Да, скорее, он. Я узнала, что у вас такое горе, и никак не думала.

Она повторялась. И чтобы показать ей, что он понимает ее смущение, перебил ее:

— Вот как. Значит, Дружинин вам и сообщил об этом.

— Нет, я сама. Я не могла оставаться спокойной, зная, что ваша девочка больна и... потом узнала.

— И послали цветы?

— Да. Я не решилась сама принести их. Я думала, что в такую минуту вам не до меня.

— И, как видите, ошиблись, — несколько примиренный ее признанием, тихо произнес он. И тут же подумал: рассказать ей или нет о том, как были встречены эти цветы.