Потом все сидели в старом деревенском доме за сдвинутыми столами. Выпили по стопочке горькой, закусили пирогом с рыбой, хлебали огненные щи, приготовленные все той же расторопной Верой. Потом была сладкая рисовая каша, какие-то крендельки и пампушки, кисель… А Фельке все виделась одинокая среди голых бесцветных деревьев тонкая рябинка. Листья ее давно облетели, а рдяные гроздья пламенели, точно костер.
…После встречи Нового года в прокатном цехе было решено ставить новый рольганг. По заводу вывесили призыв: «Комсомольцы, даешь рольганг!» Фаина Шаргунова обратилась с просьбой в партячейку, чтобы послали ее. Работы оказалось очень много. Разбирали старый рольганг, строители отбойными молотками и ломами крушили бетонные основания. Сварщики, слесари, наладчики не уходили из пролета по двенадцати-четырнадцати часов. Не отставал от остальных и ударный комсомольский сводный отряд, в который зачислили Фаину.
…На границе лета и осени Вере удалось вытащить младшую сестру в лес, за опятами.
Стояли тихие солнечные дни раннего бабьего лета. По временам лицо задевала тонкая паутина. У редких берез еле заметно начали рыжеть верхушки, а перестоявшая трава еще оставалась зеленой. Вера знала замечательные грибные места за полустанком Старатель. Опят там было великое множество, росли трудно, и сестры быстро набрали по большой корзине. Однако Вере грибы не очень нравились, ей хотелось опят поменьше и покрепче, а эти были уже чуть переросшие…
Еще немного, и последние опята упадут, березы пожелтеют и начнут терять листья, а на прогретых солнцем некрутых склонах гор запахнет после первых осенних дождей деревенским предбанником, обитым распаренным веником.
Фаине уже не хотелось уходить из леса. Они с Верой присели у небольшого родничка, поели хлеба с помидорами, вареных яиц и холодного мяса с крупной солью, выпили ломящей зубы водицы… Потом опять долго бродили по высоким желтеющим папоротникам, по заболоченному мокрому малиннику, топтали серые заросли ломкой крапивы. Когда шли по опушке к дому, им изредка попадались красноголовые подосиновики.
По просеке вышли на извилистую лесную дорогу и пошли по ней вниз, к полустанку. По дороге Вера снова начала разговор о жизни. Фаина поначалу отмалчивалась, а потом разговорилась, и они всплакнули о незадачливой ее доле. Оказывалось, что у Яши не хватало решительности приехать и забрать Фаину с собой, он не шел дальше уговоров и просьб в письмах. Василий Георгиевич был явно «не нашего поля ягода», Фаина не желала «рубить дерево не по себе». А другие просто не привлекали ее.
— Я, может, одного из тысячи полюблю. А и полюблю, так не каждому вид покажу… Вот, знаешь, Вера, где-то я читала. Там говорится, что человек без самоличного труда каждый день, ну, труда по призванию, понимаешь, без труда, который нравится, не может быть, не может чувствовать себя вполне свободным, ни от кого не зависящим человеком.
— Больно мудрено ты говоришь. Может быть, и правильно, но я бы так не смогла. Я ведь тоже не сижу без дела. И не так чтобы уж очень ненавистное дело было. Все ведь для своих делаешь, стирка там, готовить надо, ребятня, пеленки, заботы, одному то, другому другое… А как без этого жить — не представляю. Ты вот опять скажешь, крыльев у тебя нет. Стало быть, не выросли. А ты вот хоть и с крыльями, а смотри — упустишь своего Яшку. Больно уж время-то крутое ныне. Люди поговаривают, что грибов этот год — прямо пропасть. К войне это, говорят…
— Ну, это так, болтовня, при чем тут грибы? А война и без грибов должна быть. Будет война обязательно, да не скоро. Попробуй-ка к нам сунься. Вон японцы лезли у Хасана. Получили по зубам. У Халхин-Гола полезли — тоже дали им отпор наши соколы. Теперь неповадно будет. А с Германией у нас мир на двадцать лет. Фашисты тоже не без головы — лезть на нас. Это им не Испания… А насчет Яши я тебе так скажу. Хороший он парень, и судьбу мне занозил, но, знаешь, нет в нем такого порыва, что ли, отчаянности, рискованности… Все у него по полочкам разложено. Вроде и свой парень, да, видать, много белого хлеба у мамочки ел. Боится на черный перейти…
— Зря ты обижаешь парня. Не знаю, какой принц достанется…
И все же перед Новым годом Фаина решила съездить, посмотреть, как там поживает в Казахстане Яша, как он там работает, где и с кем живет, кто у него друзья-подруги? Она написала Яше, и тот немедленно прислал телеграмму, что ждет, что любит, что будет встречать.
Но встреча, которую оба так ждали, не состоялась. Поздней осенью началась война с белофиннами.
Из газет, из писем фронтовиков в лексикон уральцев проникли необычные, тревожащие слова «снайперы-кукушки», «линия Маннергейма».
* * *
Льва Исаевича Гринберга, парторга ЦК партии на заводе, высокого и грузного, начавшего бурно седеть, Фаина до встречи знала плохо. И вот она у него в кабинете, вместе с другими, кто был вызван на тот день. Он медленно ходил из угла в угол по не очень обширному кабинету. Вокруг маленького стола сидели начальники цехов, профсоюзные руководители, секретари парторганизаций цехов. За длинным столом на разномастных стульях в два ряда разместились мастера и рабочие-активисты.
Гринберг хмурил брови, крупное лицо с глазами навыкате было серым от усталости. Зеленая суконная гимнастерка с отложным воротником, широкий ремень, галифе, ярко начищенные сапоги. Депутатский значок алел над клапаном левого кармана.
— Товарищ Шаргунова, объясните, пожалуйста, нам, почему вы решили проситься на работу к доменной печи? По-моему, никто из сидящих здесь не припомнит, чтобы женщина стояла у горна, — Гринберг повел рукой в сторону сидящих за маленьким столом. — И потом, разве вы плохо работаете в механическом цехе?
— Это не прихоть, товарищ Гринберг, — тихо ответила Фаина. — Я решила пойти туда, где сейчас труднее всего. Прошу поставить меня на вторую домну. Там сейчас прорыв. Мужики оттуда бегут…
— А что ты умеешь делать? — грубовато и насмешливо спросил начальник доменного цеха Севастьянов.
— Подождите, товарищ Севастьянов, — Гринберг нетерпеливо махнул рукой. — Вас еще спросим. Василий Евстафьевич, вы что-то хотели сказать?
— Нечего мне особенно говорить. Девка сама не знает, что ей надо. Замуж бы ее отдать…
Прошелестел смех, кто-то тихонько присвистнул.
— Может быть, обойдемся без неуместных шуток. — Гринберг сжал губы, потрогал волосы.
— Мы ее двум профессиям обучили. Дело свое она знает. Да куда ей к домне! Женщина она все-таки…
— Нет, Василий Евстафьевич, неправильно вы говорите, — Фаина опять встала за столом. — «Женщина, женщина»! Да при чем тут это? Токарем или строгалем любой мальчишка или девчонка робить сможет. А партия призвала нас осваивать мужские профессии. Мужские! Вот и поставьте меня к домне, научите, покажите, что надо. Не бойтесь, работать стану не хуже других…
— Вы садитесь. Кто еще хочет высказаться?
Поднялся Семен Иванович Рачков, председатель профкома.
— Мы ее, товарищ Гринберг, уговаривали в мартен идти — не желает. Ведь в мартене чуть полегше. Вот я и говорю. А она ни в какую! Нет — и как отрезала. Ставьте, говорит, к домне… А у мартена женщины уже работали. Вон Зикеева в Магнитке…
— Да-а. Ну что ж, закроем прения. Идите, товарищ Шаргунова, работайте пока на старом месте. Окончательное решение вам сообщат.
— Я буду настаивать, товарищ Гринберг, имейте в виду. Я в «Правду» напишу!
— Мы вам не отказываем. Ждите. Все пока, товарищ Шаргунова.
В механическом цехе на нее коршуном налетел Андрей Петрович.
— Ты что это, девка, вовсе ошелапутела? Эх, ремня бы тебе… Все-то ей мало, все-то ей чего-то не хватает. Да мы тебе три станка, ежли тебе трудностей захотелось, в ряд поставим. Успевай бегай от одного к другому… Эка она как, на до-омну-у! Да ты знаешь ли, что это такое?
— Да не кричите вы все на меня! — не на шутку рассердилась Фаина. — Сказала, что на домну пойду, значит — пойду. И никто мне в этом не указ, понятно?
