Фелька, насупившись, сидела на краешке стула и не притрагивалась к кофе. Немец маленькими глотками пил черную жидкость и, изредка останавливаясь обдумать какое-либо русское слово, продолжал:

— Вы выглядите настоящая немецкая женщина. Из вас можно делать хорошая хозяйка, жена. Вы будете любить детей и свой муж. Вы любите чистота и стараетесь работать хорошо. У вас все признаки арийской раса, но вы славянка. Ваша раса ниже германский. Так бывает… Но там, у нас, в Германия, вам останется только знать язык. Вы будете иметь хорошая, богатая и спокойная жизнь.

Фелька начала догадываться, к чему клонит Иоганн Карлович. Ей становилось смешно. Ей хотелось убежать, но в то же время любопытство останавливало.

— Вы напрасно не пьете кофе. Это настоящий бразильский зерна. Прекрасный колониальный кофе. Я имею его из посылка, которую получил от моего друга из Германия.

Фелька, не желая обидеть заведующего, отхлебнула глоток горького напитка и поморщилась.

— Когда вы будете жить Германия, вы будете полюбить кофе. Вам нужно придумать хороший настоящий немецкий имя. Например, Гертруда. По-немецки это звучит очень красиво. О, почему вы не немка?! Но я должен вам говорить, что вы имеете большой недостаток. Немецкий женщина легко относится к чужой мужчина. У русских это называется грех.

Фелька почувствовала, что начинает краснеть, и пожалела о своем любопытстве. Она посмотрела на Иоганна Карловича. Он был необычайно тщательно одет и очень возбужден, хотя не показывал виду, что волнуется.

— Феля! Я не должен вас торопить. Вам надо много подумать. Я имею делать вам предложение. Я прошу вас становиться моя жена. И очень скоро мы поедем в Германия. О, это настоящая культурная страна. Вам понравится эта страна, и вы скоро позабудете своя Россия. Вы будете увидеть, как живут настоящие люди.

Заведующий кролиководческой фермой встал, выбрал из вазы на столе два цветка, по-военному щелкнул каблуками и с поклоном поднес их Фельке. Фелька от растерянности взяла их и тут же бросила на стол.

— Ни в какую Германию я с вами не поеду. Слышите! И ни с кем не поеду. Ишь, что выдумали? Предложение! Да вы подумайте только!..

Фелька опрометью бросилась к двери и выскочила в маленький коридорчик. Через несколько секунд немец увидел распахнувшуюся дверь, а в ней полыхающую от негодования Фельку.

— И про своих женщин вы нехорошо говорите. Нехорошо! Вот…

— Я буду увозить вас в Германия! — с громким довольным смехом крикнул Иоганн Карлович вслед убегающей Фельке.

…Как-то в один из долгих больничных вечеров она, смущаясь, спросила дежурного врача:

— Мария Егоровна, а кто такие флагелланты?

— Кто, кто? Где ты слышала это слово? Зачем тебе оно?

— Да так просто. Прочитала как-то, еще до больницы, запомнила. А узнать нигде не успела. Думала, вы слышали…

— Да зачем тебе оно? Тебе разве об этом надо думать? Удивляюсь, честное слово.

А Фаине все думалось, что же это за слово, что оно могло обозначать, почему Михаил Васильевич произнес его мимоходом, а запало оно в душу? И вот уже — хорошо ли, плохо ли, а надо знать, что же это за слово такое? И вообще за долгие месяцы болезни Фаина вспомнила много такого, о чем забыла и в другое время ни за что не вернулась бы к этому.

Вспомнила она, например, как однажды пригласил ее доменный мастер с нового завода на какой-то вечер, где собиралось всего несколько человек. Такие вечера бывали в то тяжелое время редко, знали о них только те, кто принимал участие. Собирались обычно на окраине города, у одного из участников. Добывались вино и спирт, селедка, разная зелень, масло. Делались пельмени, беляши или пирожки. Ели прямо с горячей сковороды.

Вечеринки эти были немного грешные, ибо редко там бывали муж с женой, или, наоборот, жена с мужем. А участники во всем полагались на круговую поруку. Оправданием служили рассуждения: надо же дать себе немного отдыха от ежедневной текучки. Фаина отказалась от приглашения и помнит, как мастер с сожалением сказал ей:

— Неласковая ты, Фаина, какая-то неласковая… что-то из себя ставишь.

— Да разве можно думать об этом в такое время?

— А что время? Разве ты не знаешь, что и в войну один кровью кашляет, а другой дом строит. Не будь глупее себя… Думаешь, кому-нибудь нужна будешь после войны? Да таких вас миллионы останутся. Праведница!..

— А ты тоже не думай, что ты большой умник. Понадевали на себя кожаные пальто, обноски американских шоферов, и думаете, что вам сам черт не брат…

— Вот-вот, я и говорю. Поди, сама бы не отказалась от пальтишка или шелкового платья, а тоже мне, выламываешься. А ведь после сама скажешь, за что жизнь отдала, молодость?

— Дурак ты! Да я лучше голая ходить стану, чем чужие обноски таскать, чем продавать себя за рюмку да кусок сала.

Так у них и разладилось то самое дело. Фаина и не думала, правильно поступила или неправильно. Просто, не занимал ее этот вопрос. А сейчас вот почему-то вспомнилось.

А то еще эти талоны на вино! Фаина их сразу продавала, охотники были. А все из-за хлебных карточек. Один раз как-то потеряла их, голодала. На работу ходила с палкой, как альпинист. Наметит себе точку, идет, опираясь на палку. Отдышится и опять намечает точку. Снова идет. А на работе уже легче. В столовую сходит…

Один раз карточки свои отдала, когда доппаек стала получать. Семья у канавного большая, пятеро детей, а паек скудный. Ну и отдала…

Приближался, однако, тот самый день, в который Фаина наметила встать. И вот этот день наступил. После обеда в палате некоторое время никого не было. Самое удобное время, чтобы попробовать.

Фаина подтянулась на руках и оперлась спиной о спинку кровати. К этому времени шатер уже сняли, и ничто не мешало ей. Она завязала простыню на груди, под горлом… И как ни сдерживала себя, поторопилась, сразу вскочила на отвыкшие от ходьбы ноги. Тотчас же острейшая боль пронзила ее и бросила на пол. Во многих местах лопнула кожа. Кровь била фонтанчиками, простыня была вся в крови. Прибежавшая санитарка пришла в ужас, но быстро помогла Фаине лечь в постель, побежала за врачом. А у Фаины от радости чуть не выскакивало сердце. Ничего! Все будет хорошо. Она еще будет ходить! Почин был положен.

У Фаины было много времени, и она читала запоем книгу за книгой. Мария Сергеевна догадалась принести ей большой энциклопедический словарь издания двадцатых годов. Там она и прочитала о флагеллантах — католических религиозных фанатиках, живших в средние века, избивавших себя ремнями с железными крючьями или проволокой во время религиозных шествий во славу Иисуса. Таким образом эти фанатики наказывали себя за содеянные в миру грехи, очищали плоть от грешных помыслов, возносясь просветленным духом к Сладчайшему… Фаина возмущалась: разве ее старания поскорее вернуться к работе походили на кровавые самоистязания религиозных фанатиков? Не находила похожести и все же мучила себя вопросом, почему такой умный человек, Михаил Васильевич, сравнил ее с этими сумасшедшими флагеллантами?

Через неделю она вставала каждый день, пыталась помогать санитаркам.

Но видения прошлого по-прежнему всплывали в ее памяти.

Вскоре после памятного разговора с Иоганном Карловичем на ферме случился пожар, сгорели кормокухня и навес для сушки шкурок. С тех пор пошли неприятности. Начались расспросы и дознания. В довершение всех бед осенью прошел крупный падеж кроликов.

Заведующего арестовали и увезли. Больше его никогда не видели в Синекаменском. Фелька вначале осталась за него, но очень тяготилась своими обязанностями. И она уволилась.

Биржа труда в Тагиле дала ей направление в ту же столовую, где Фелицата работала до того, как послали на курсы инструкторов-кролиководов. Сначала на кухне мыла посуду, потом попросилась в подавальщицы. Часто встречалась с Яшей. Он заканчивал учебу и должен был ехать на большой рудник, куда-то в Казахстан. Для Фельки наступала решающая весна. Сама для себя она давно уже решила, что при первом же удобном случае перейдет на завод. Ее не только тянуло к станкам. Фелька знала, что там можно хорошо заработать, а значит, и одеться, как люди, и чувствовать себя ни от кого не зависящей.