— Не всегда и не все любили и уважали меня. Разве забудешь такой случай? Как-то в начале пятидесятых уже годов узнала я, что план выплавки чугуна под угрозой срыва. А это означало одно: прощай слава доменного цеха, ну и премия, разумеется. И тогда решили пустить в переплав… слитки предыдущей выплавки. Оправдания, конечно же, были придуманы: не подвезли руду, нет нужной шихты, флюсы не подготовлены и так далее.

— Пошла я в партком, говорю, так, мол, и так, что же это такое? Очковтирательство, говорю, и вообще нарушение всех норм и правил. А мне говорят, что я вроде дальше своего носа ничего не вижу, не думаю об интересах других. И еще кое-что мне сказали, чтобы не совалась не в свое дело и не поднимала шумихи. А я взяла да и подняла! Сколько разговоров-то было. У-у! Да ведь я пословицу материнскую да отцовскую помню: было бы ударено, а когда-нибудь да вспухнет. Вот и вспухло, на мою же голову. Теперь как вспомнишь, так интересно становится. Не знала я тогда, что сто раз права была. То есть знала, но как-то по-другому, молодо знала, что ли. И теперь ведь еще такое случается. А не надо бы!..

И вот мы проходим с Фаиной Васильевной такой знакомый, недлинный путь от ее дома до бывшего завода имени Куйбышева, ставшего теперь цехом гигантского Нижнетагильского металлургического комбината имени В. И. Ленина. Середина июня на Урале полна капризов природы — резких колебаний температуры, переходов от дождя к ослепительному солнечному небу, знобкому северному ветру, к короткому затишью, когда кажется, что земля прислушивается к подземному пульсу и, успокоенная, продолжает свое неизбывное вращение, и там, на Севере, как сказано в песне, белые медведи трутся боками о земную ось. Но говорят, что их осталось очень мало, белых медведей…

Нам повезло: день был сияющий, солнечный, и по небу плыли редкие пушистые облачка. Пересекаем парк с фонтаном, у которого резвятся малыши, выходим на Театральную площадь, где высится памятник создателям первого в России паровоза, умельцам Черепановым. А дальше — остатки тяжелых одноэтажных каменных строений времен первых Демидовых, со стенами метровой толщины, с решетками из железных ершей в приземистых окнах.

В парке имени Бондина мы несколько минут молча стоим у памятника Алексею Петровичу, слесарю железнодорожных мастерских, известному уральскому писателю-самородку, подвижнику труда рабочего и писателя.

И вот сверкающая гладь огромного заводского пруда, по глади которого скользит белокрылая яхта с косо поставленным парусом.

Мощные стены и купола старого собора, с насквозь пробитыми проемами окон, с вековым налетом неистребимой ржавчины, по-прежнему высятся на дальнем холме за прудом. Правее, на облысевшем холме, над пестрыми улочками Гальянки, высится строгая и вместе с тем такая домашняя, знакомая часовенка, около которой много лет стояла вышка телевизионного ретранслятора, что все эти годы была как бы символом города, соединившим старое и новое, советское.

А еще чуть правее, у окончания пологого зеленого склона, вот уже два века дымится завод, и две его небольшие доменки, как и встарь, все еще выдают чугун особой марки, где работала Фаина Васильевна.

Еще правее — срезанная вершина горы Высокой, которая теперь уже и не гора вовсе, а глубокое дупло титанического зуба, из которого вычерпано все: высокосортная железная руда, международная слава марки «старого соболя», клейма, что ставилось на слитках нижнетагильского железа, бессонный труд мальчишки, Героя Труда Димки Пестова, который тридцать лет просидел за рычагами горного экскаватора, награжден несколькими орденами Ленина и навечно вписан в память тагильчан, прошлое и настоящее уральского города. Правее горы Высокой — мощный копер рудодобывающей шахты, с новейшим электронным оборудованием, дающей руду особого качества.

Не хватит никаких страниц, чтобы описать, что расположено еще правее этой шахты. Там — наше светлое будущее.

Прошу на прощание Фаину Васильевну написать несколько слов. Она соглашается.