- Снова... они...? - вместо проклятия или крика - один только шепот, одно только возвратившееся отчаянье, одни только горькие придыхания, незнакомые желтые блестки в пространстве, часто-часто отстукивающее сердцебиение. - Опять они, да...?!
Что-то случилось с ним, что-то безвозвратное втекло в кровь вместе с выкорчеванной обратно смертью: под прошелестевшим рядом витком ослабляющего заклинания, способного пригвоздить к месту такого, как он, но не такого, как Уолкер, из надорвавшихся глаз снова ударили слезы, снова грудина содрогнулась накипевшей истерией, снова седой клоун обмазался белилами и ваксой, танцуя на смертельном парапете одноногим журавлем, и тварь, поселившаяся внутри, заставила забиться, заорать драным визжащим плачем прошитой спицами крысы:
- Я не хочу... не хочу здесь подыхать! Я хочу, чтобы мы с тобой выбрались... Хочу убраться отсюда прочь! Не сдыхать! Я не хочу сдыхать, ты слышишь?! Не хочу! И без тебя не хочу! Хочу с тобой, хочу жить! Хо…
- Я знаю, славный. Я знаю. И мы не умрем, глупый. Не умрем, слышишь? Я вытащу нас отсюда. Я вытащу, вот увидишь. Только потерпи немножко, прошу тебя.
Страницы протоптанных библий ложились под ноги самой обычной вымаранной газетной бумагой, стирались письма, стекала кровь, и на склонах Фудзи больше не водилось улиток: ни жемчужных, ни винных, ни деликатесных, ни самых простых, бежевых, тех, что рождаются от симбиоза бесполого дождя и больной земли.
Плач застрял в горле, выплеснулся вместе с распахнувшейся слепотой зареванных глазных окон, с диким оскалом, с последней лучиной веры, за которую никто никогда не хватался так, как хватался в тот злополучный полувечер созданный ради шутки ребенок, желающий жить просто для жизни, просто просыпаться, просто поднимать поутру ресницы и видеть перед блестящими зрачками голубику снова улыбающегося неба - и не важно, будет ли оно улыбаться ласково, хитро, лукаво, с подлянкой и приготовленной коробкой новых невзгод.
- Как...? Как ты это... как ты это сделаешь, черт?!
Золотые ножи парили рядом, соколами и грифами вонзались в белую спину, сталкивались с защищающим снежным плащом, пили кровь, ранили руки, ноги, разжигали бессильную злость, заставляли ненавидеть, проклинать, биться даже больше, чем ненавидел или бился сам безумный клоун, захлебнувшийся в новом пламени астровых глаз.
- Ты увидишь, хороший мой.
Его пронзали, в него швыряли, его медленно добивали, уничтожали, стирали покусанным грязным ластиком - капля за каплей, капля за каплей, старым простым методом по удалению нежеланного человека, а этот идиот все продолжал улыбаться, продолжал упорствовать потерявшей корни скалой, продолжал нестись наперегонки с бушующим свистящим ветром.
- Да как?! Как?! - Юу почти вывалился из его рук. Приподнялся, обхватил пальцами за космы, болезненно стиснул их в ладонях, попытался удариться лбом в лоб, чтобы прекратил уже притворяться, чтобы воспринимал серьезнее, чтобы ответил честнее. - Они убьют тебя, эти твари, если ты так и продолжишь бегать от них и тащить еще и меня! Они убьют тебя, слышишь, ты, дурак?! Если ты меня хотя бы отпу...
- Нет! - Попытка вырваться оборвалась на корню, даже раньше, чем набралась решимости начаться: когтистая лапа, подхватив ошеломленную мордаху за челку, заставила вновь опрокинуться навзничь, накрыла поверх груди, вжала в руку другую, и бледные губы, исказившись опущенными вилами углов, не взмолились, не запугали, поклялись: - Я обещаю, что мы выберемся. Просто потерпи немножко, просто закрой глаза, не смотри вокруг. Еще чуть-чуть - и у нас все получится, ты понял меня? Доверься мне. Доверься мне хотя бы на этот раз! Клянусь, я знаю, что делаю!
Слова отзвучали громко, слова отзвучали страшно, и седой идиот наверняка даже понятия не имел, насколько почти невыполнимо, насколько раздирающе до самого дна отразились в чужих ушах.
Если бы Юу мог сделать хоть что-нибудь, если бы отыскал ту ниточку, которая зависела и от него - он бы никогда и ни за что не согласился, послал бы северную настырную псину к чертовой матери, вырвался бы из ее рук, сделал бы все по-своему, но теперешние попытки обещали закончиться тем же, чем едва не закончились в прошлый раз, и все, что он мог сделать, чтобы хотя бы не взваливать на плечи Аллену еще большей тяготы, это отвернуть голову, прогрызть навылет губы, молча проорать, растерзать себе ногтями запястья, со стоном и страхом услышать, почувствовать, как в накрывающее его защищающее тело вонзается еще один нож...
Уолкер делал вид, что ему не больно. Уолкер наклонился, играючи выдрал тот прочь, отшвырнул, разбил о протекающую над головой жестяную банку, нырнул за подлесок гулких переполненных чанов, помеченных чьей-то рукой белыми газовыми крестами. Едва не запутался в разбросанной по полу длинной многоярдовой цепи, едва не отлетел к терзающему пространство режущему вентилятору. Едва уклонился от следующего броска, резко обернулся, перехватывая Юу правой рукой, отражая левой нацеленный в спину удар догнавшего, вынырнувшего из тени самой преисподней, ворона...
Юу вдруг показалось, будто он слышит зов металла - гулкий, совокупляющийся, соприкасающийся, угрожающий, чересчур опасный, угрюмый, сивый, будто пропело не то понятное слабовольное железо, что окружало его всю жизнь с самого рождения, а то, иное, сильное, свирепое и вольное, которое таилось рядом, ближе, чем он мог себе представить, но никогда не ложилось в не умеющую справляться с ним руку. Драконье, коронованное, дикое железо.
Хитрой улыбкой тренькнули губы Уолкера, белый плащ накрыл жестяной вздувшийся горб, выросший на правом боку, промелькнуло металлическое серое кольцо, а в следующий отрезок секунд, едва Юу успел сообразить, что только что увидели его глаза, в ноздри им обоим ударил ветер - только теперь другой, теперь - иной.
Никогда еще прежде Юу не дышал ей - цветочной легковесной сладостью, солнечной смеющейся поступью, ударившими в самое нутро осветленными лучами. Забилось сердце, заликовали глаза, приоткрылся в потрясенном вопросе рот, и Уолкер, снова и снова стекающий кровью, отряхивающийся от стрел, как снежный волк под куполом виноградных еловых веток отряхивается от упавшего ему на шкуру оттепелого дождя, прокричал:
- Это дует ветер из терций и белых акаций, мой славный! И дует он сегодня только для нас с тобой! Теперь - держись! Осталось совсем немного, обещаю тебе! А когда станет страшно - просто закрой глаза и прижмись поближе ко мне! Я клянусь, что вытащу нас отсюда! Клянусь, что уже сегодня на исходе мы окажемся далеко-далеко, и я прочту тебе до конца аладдинову сказку! Верь, верь мне, я прошу тебя!
Юу не понимал рассудком, но принимал сердцем. Юу видел впереди терпкие клочки пробивающегося в его вечный мрак света, а за спиной – все еще снующий черно-белый ужас, без препятствий бредущий за ними по пятам. Умирал в светлых казематах поддельный ангел-хранитель из битого сусаля, снимали с ряс шерстинки синих облысевших планет призраки-монахи, попрятавшиеся за клокочущими газопроводами, и дым бурлил громче, дым поднимался ярче, огонь пожирал угли, стены почему-то пахли тиной и вымываемой соленой вечностью, и если бесполезный разум хотел спросить слишком много всего лишнего, не нужному никому из них ни сейчас, ни потом, ни даже вчерашним отошедшим днем, то простое наивное сердце, упавшее в лодочку из подставленных когтистых ладоней, только кивнуло, только растаяло красной вареньевой каплей. Только шепнуло, подчинив себе упрямую губную плоть:
