- Что мне нужно включить, Юу...?
Если бы он отнял ее, эту свою чертову ладонь, мальчишка выбесился бы окончательно, устроив извержение юного подводного кратера, а так, чувствуя, что та все равно догоняет и снова накрывает щеку, только сбивчиво облизнулся. Почувствовал, как дрожит внутри кровоток, как сбивается послеоперационный пульс, и, продолжая ерничать, угрюмо отфыркнулся, делая хромой болезненный вид, что ему как будто бы совершенно все равно:
- Эту хреновину над моей головой. Большую железную хреновину. Не перепутаешь, она тут всего только одна. Там, сзади, есть кнопки - надави сперва на синюю, потом на красную и не отпускай, пока не почувствуешь, что они не застряли там внутри. Ну, что ты на меня так таращишься? Так трудно, что ли?
Тупой кретин и впрямь все торчал да торчал на пригвоздившем нагретом месте, хмурился да хмурился, а делать ни черта не спешил, и Юу снова ощущал себя каким-то...
Уродливо-жалким, обманутым, до конца уже неполноценным.
- Я бы хотел сначала узнать, что это за машина и для чего она нужна, славный мой, - сильным, по-своему сердитым, медным голосом выговорил подтормаживающий порядком идиот-Уолкер. - Если она...
- Да ни черта она не делает плохого! - поддавшись, вспыхнул доведенный Юу, снова поворачивая голову в сторону седоголового, который сменил фрустрацию на вполне себе стальной обрез, навострив на лбу упрямые козлиные рожищи. - Мне до чертиков холодно после этой штуки, которую в меня вкололи, а она согреет. Она всегда согревает и после нее легче приходить в себя – поэтому этот гад и не оставил ее включенной, чтобы я в обязательном порядке подольше помучился: все равно ведь не сдохну с концами, так чего страшного?
- И все-таки...
- Да просто светит она! Просто светит, идиот! Гудит и светит. Я с ней почти каждую ночь сплю, потому что иначе тут не согреться, а скоты эти сегодня издеваются! Включи мне ее, ну! Тебя жаба душит, что ли? Не будь такой дрянью, тупой ты гребаный Уолкер!
Аллену его слова явно не понравились – даже не столько оскорбляющие, сколько объясняющие и выпрашивающие. Аллен этот вообще выглядел так, будто приехал с эскортом в чертов психологический диспансер, когда вроде как собирался куда-то на круиз - Юу слышал, Юу знал, что это такое, потому что все здешние ублюдки время от времени куда-нибудь да уезжали, а потом трепались сутки напролет, пока остальные истекали завистливой слюной, а Юу подыхал у них на руках от очередного ненормального разряда, разложившего на клочья все разваливающееся тело. Может, поэтому Юу не очень понимал, что за штука этот отпуск, но заметил, что одаривались той далеко не все: только те, кто хорошо выслужился или кто совсем задрот своей двинутой монстроидной работы.
И все-таки, проскрипев зубами, образцовый экзорцист послушался, через нехотение согласился. Нырнул куда-то в изголовье, постучал по железному боку притирающимися пальцами, огладил, клацнув первой кнопкой, клацнул второй - Юу даже потоками воздуха ощущал чужое неприкрытое недовольство, явное злостное презрение к тому, что его упросили сделать, подозрение, уверенность, будто творит он последнее дерьмо, будто дурной на голову ребенок просто-напросто понятия не имеет, что ему на самом деле нужно, а потому требует все новой и новой чепухи, когда мог бы загореться тягой к куда более приятным, куда более полезным вещам.
Когда кнопку отпустило, когда железо вошло в железо и застряло в обхвативших его пазах, внутри гулкого чана раздался треск, встревоженный скрежет, циферблатное верчение задумчивых миниатюрных лопастей. Хлынул прямо сквозь пол холодный содрогающий ток, всосался весь окрестный воздух в переваривающий конденсатор, замигали лампочки над мальчишеской головой, громче забурлил машинный желудок. Окуляры один за другим возгорелись белым алюминиевым светом сумрачных иллюминаторов летных ракет, распахнулись сонными чудовищными глазами, высеребрились золоченой пылью, порхающими в невесомости космическими частицами, слишком легкими, чтобы подчиняться хоть одному гравитационному полю, и на секционную кровать, убаюкавшую тощего щуплого мальчонку, стекольной пеной полился теплый, пахнущий нежным смертным холодом и зимой до самого горизонта, свет.
Юу обычно становилось хорошо в нем, Юу обычно даже позволял себе зажмуриться и погрузиться в мягкие окутывающие истоки, точно в сетки незнакомого ему гамака, а сейчас почему-то не получалось, сейчас сердце кололось, тревожилось, черт поймешь, чего от него хотело. Чувствовало, небось, что идиотский Уолкер смотрит и смотреть продолжит. Наверняка же ведь стоит себе там, в безопасности за спиной да головой, и смотрит, смотрит, смотрит, непонятно о чем думая и на что бесясь – ведь бесясь же, как пить дать бесясь.
- Послушай, Юу...
Вот сейчас. Сейчас седой, наконец, должен был сказать, что там думает, что происходит в его дурацкой черепной коробке, что его не устраивает, и...
И, быть может, он даже собирался повторить свой излюбленный проклятый вопрос о том, что не надумал ли упертый мальчишка убраться из своего тюремного карцера вместе с ним.
Паршивый вопрос, чертов вопрос, никому не нужный, безответный и вместе с тем такой желанный вопрос, потому что сейчас Юу, наверное, все еще мог попытаться повторить то, что не получилось сложить из слов в последний раз. Сейчас он мог. Сейчас он...
- А если... Если, допустим, мне нужно сходить в туалет?
Юу, отчасти даже поверив, будто просто ослышался – он же сумасшедший, ему можно, у него и не такое случается день ото дня, - сморгнул. Непослушными губами, отчего-то потяжелевшими и мгновенно обвисшими, как у шамкающего старика, с подозрением и бухнувшим сердцем спросил:
- Че… чего...?
- Я хочу спросить, где... где, скажи, пожалуйста, ты здесь справляешь нужду?
- Чего...?
То ли этот идиот попросту над ним так весело издевался, то ли и впрямь вконец свихнулся, пока здесь торчал, вдыхая больной на все фазы кислород, то ли он настолько трус, то ли настолько тупой, то ли все вместе взятое, то ли это не в нем проблема, а в Юу, который поотказывал с несколько часов, замучил, оттолкнул пинком под задницу прочь, а теперь так глупо и так наивно верил, будто череда идиотских вопросов как ни в чем не бывало продолжится, будто кому-то захочется уламывать его до скончания веков, будто где-то такое может существовать и будто этому кретинистому Уолкеру тоже вот может оказаться до него настолько большое сильное дело.
Испытывая острую необходимость убедиться и осознать все самому, не особенно уже вслушиваясь в чертово бормотание такого же чертового олуха, Юу, кое-как сладив с отказывающими мышцами, перевернулся на бок, затем - на живот. Простонал сквозь зубы, ненадолго зажмурил глаза, пытаясь остановить поплывшую трепетную фокусировку на одном единственном причитающемся месте.
Прищурившись от ударившего в глаза слишком яркого сегодня света, прослезился, и, слизнув с губ набежавшие соленые капли, вслепую, щелкнув по размытому контуру взглядом, немножечко злобнее, чем сам бы того хотел, рыкнул:
