Уолкер где-то там на периферии обозримого пространства все-таки не выдержал, проиграл самому себе разложенным пасьянсом, почти взметнулся на ноги, пробормотав какую-то чепуху про воду, и Юу, вполне и вполне разделяющий здесь и сейчас его точку зрения, нехотя вяло осадил, перебил, кое-как махнул ослабевшей синей рукой:
- Не поможет. Можешь даже не искать - нет здесь никакой воды, дурень...
Уолкер остановился на точке между выпрямленными ногами и согнутой задницей, недоуменно вскинул хмурую голову. Уже не удивляясь, а просто, непонятно чего еще пытаясь добиться, спросил:
- Почему...? Тебе что, и пить не дают тоже?
- Пить дают, - Юу пожал плечами. - Иногда. Не каждый день, конечно. Хоть чаще мне просто самому лень за ней ходить, за этой чертовой водой. Один раз я даже умер ненадолго, потому что долго не пил, потом ее стали приносить чаще, но все равно она грязная и противная – иногда внутри что-то копошится, - так что большой разницы нет. - Потом, подождав, пообдумывав что-то свое, напрочь проигнорировав перекошенное седое лицо, застрявшее где-то на невзначай оброненном «ненадолго умер», недовольно выдохнул: - Сегодня ночью украдем. Я все равно собирался тебя тащить в столовую за пригодной для тебя едой. Там и попью.
Аллен…
Уже ничего больше почему-то не спрашивал.
Только сидел, опускал хмурые брови, шевелил севшим языком. Все отчаяннее думал, что, черт, так больше нельзя, нужно проваливать отсюда, пока мальчонка окончательно не сошел с ума: верит вот уже, будто умеет умирать и воскрешаться. Вернее, он в это всегда, кажется, верил, и Аллен безоговорочно верил ему, но все-таки подсознательно - и частично сознательно тоже - не соглашался, что смерть в этом смысле фигурировала как...
Полноценная смерть, а не образное гиперболическое преувеличение.
Кома, потеря драгоценного сознания, терминальная стадия, тело на износе - да, но настоящая смерть, чтобы без кляксы возврата и с остановкой жизнедеятельности всех органов разом...
Таких вещей человеку не объять, пока рассудок не столкнется сам. Не понять, не принять, и против собственной бунтующей воли получалось только думать, что мальчишка на то и мальчишка, чтобы выражаться так, потому что вконец замучился, что...
Что все здесь воистину походило на одну сплошную бесконечную смертную череду, отнимающую всякое желание сопротивляться и быть, а потому, наверное, и вот...
Вот.
Аллену невольно вспомнились слова встреченных им когда-то безымянных австралийских искателей о том, что экзорцисты - всеобщая благословенная надежда, звезды во тьме, единственный оставшийся путь к спасению от Тысячелетнего мрака, и потому они заслуживают всего самого лучшего, потому каждый хоть сколько-то сведущий человек без раздумий отдаст им свой последний кусок, уложит на свою постель, укроет своей одеждой, спрячет за своей спиной. Подросший Аллен задавался теперь забавящим его вопросом, что окажись каждый из почитаемых экзорцистов не обыкновенным, по сути, человеком с необыкновенными способностями, а таким вот «подопытным образцом» из белой лаборатории, то осталось бы все по-прежнему, оставалось бы оно так же, или, окажись черные монахи «бессмертными», прознай об этом люди - прекратили бы они о них заботиться, прекратили бы отдавать свои куски, слишком хорошо памятуя, что проклятые нелюди все равно не умрут, а потому можно не лишать себя ни сна, ни пищи ради их сомнительного, не слишком-то изначально заботящего блага?
Аллен думал, Аллену становилось все тошнее в его новом маленьком опустошенно-уютном, серо-карем мире, но он с рвением завидного мазохиста погрузился бы глубже, если бы мальчик-Юу не подал голоса снова, не окликнул, не поджал прокусанных бессилием губ:
- У тебя живот слишком громко бурчит. Придурок. Бесит его слушать.
Уолкер, за шкирку вырванный из миров снов и найтмерных грез, сморгнул. Смущенно приподнял уголки дрогнувшего рта. Запутавшись пальцами в колтунах перепутанных волос, виновато хохотнул:
- Прости-прости меня, малыш: я, к сожалению, ничего не могу с собой поделать. Если подумать... я ведь не разбудил тебя этим? Или все-таки разбудил?
Юу с какое-то время не отвечал, только смотрел в потолок, протягивал непонятно куда и кому потряхиваемую бессильную руку, будто пытаясь ухватиться за снующие по железным пластинам кривляющиеся полутона.
Потом, чуть позже, все-таки выговорил, признался:
- Не разбудил. Я вообще, если что, не спал...
- Не спал...? Но ведь я был уверен, что... То есть, я пытался тебя позвать, но ты никак не отзывался и...
- Эта штука так работает: ты не можешь ни пошевелиться, ни открыть глаз, ни заговорить, но и уснуть тоже не можешь, даже если очень хочется и тело в истерике просит сна. Получается только лежать и думать, что это больно, что достало, что боль каждый раз разная и что те скоты, которые уверяют, будто к ней можно привыкнуть – на самом деле тупоголовые идиоты. Можно-то можно, конечно, но больно будет все равно, и хрен с этим что сделаешь.
Аллен в своем углу затих: не то ударился в сожаления, не то в выдуманную непонятно кем и для кого вину, и Юу от горечи на языке цыкнул, с отвращением поморщился, пожалел, что не может просто рассказывать, не натыкаясь на эту хренову вымученную жалость, которую любил примерно так же, как и ежедневную необходимость по десятку с лишним раз умирать. Если бы он мог сказать этому кретину что-нибудь, чего тот не успел узнать за свою жизнь, если бы в его буднях вообще было хоть что-нибудь, достойное того, чтобы быть названным - он бы с большей радостью рассказал бы об этом, но каждый живет тем, чем живет, чертов ты тупой экзорцист, поэтому не надо на меня так смотреть, не надо отворачиваться и подбирать притворных взглядов.
Не надо, ну.
Юу подумалось, что еще никогда прежде он не чувствовал себя настолько ущербным, бесполезным, скучным и пустым, как вот эти потолки, белые стены, уродливые медикаментные обертки по застекленным крысиным полкам.
- Эй... - в противоречивом запале он снова позвал, снова одернул, не зная, как всю эту мешающую дрянь прекратить и вернуть Уолкера недавнего, другого, который просто с упрямостью бревна настаивал, что пора отсюда проваливать, который не торчал в углах и не винил себя черт поймешь в чем, будто бы он хоть косвенно мог оказаться виноватым в чужих судьбах или проступках. – Подойди сюда, придурок. Включи мне эту штуку. Сам я пока не могу встать, так что помоги. Ты же хотел помочь? Вот и сделай.
Аллен наверняка нихрена не понял, но поднялся резко, послушно, с очевидным желанием. Приблизился, осторожно огладил по обессиленной все еще руке кончиками напряженных стержневых пальцев, с тревогой заглянул в отведенное в сторону лицо, поспешно закусившее зубами губы. Попытался прикоснуться к щеке, а нарвался лишь на то, что мальчишка, тонущий в обиде и противоречивом желании, отдернулся, скривился от прошившей тельце боли, тихо простонал, но по-прежнему воинственно сверкнул глазами - с одной стороны чистыми, ясными, как аргоновы трубки, а с другой злостными, недружелюбными, черноплодными.
