- Думаешь?

- Да. Когда тебя не стало рядом - ты стал везде. Я рвал себя на части, но не мог не думать; бежал, стоя на месте; отправлял тебя на невольничьи галеры – и сам оставался рабом. Едва не сорвался туда, откуда возврата бы не было. Поэтому должен найти ответы, понять, выбрать. Без давления, рамок, скачек на чувствах. Ты узнаешь, если не передумаешь, когда я буду готов, или не буду.

Последние фразы разум проталкивает пинками, они мнутся, не желая звучать, но произносятся. Вслух сказано все.

- Уважаю твое решение, Джастин. Но зря думаешь, что я сдался. Не так легко. Один засранец показал мне, как нужно добиваться.

Он встает, тень, преломленная светом фонаря, вытягивается через комнату, касаясь руки. Хочется прижать, но она ускользает. Брайан подходит, прижимает к себе, его лицо как на той гребанной презентации Гнева в Вавилоне, когда я уходил с Итаном.

- Я вернусь.

- Не надо, Брайан. Я или сам, или… нет. Не приходи пожалуйста, ни специально, ни случайно.

- Сколько тебе надо времени? Несмотря на все, что говорил, ждать бесконечно не смогу.

- Полгода… Плюс месяц.

- Хорошо. Если будет что-то нужно, знаешь, куда обращаться.

Отстраняется, замирает, потом притягивает за затылок, перебирает волосы, зарывается лицом. Я прав? Я ведь прав? Господи, пусть я буду прав!

Отходит, берет куртку.

- До встречи, Джастин. Удачи!

У самой двери останавливается, не оборачиваясь.

- Да, засранец, помни, люблю тебя! И буду.

Я думал, кто-то когда-то может занять его место? Невозможно. Оно пожизненное, Брайан всегда будет моим первым.

Фонаря нет, комнаты нет, Нью-Йорка нет, его нет, меня нет. Больно. Но я справлюсь. И найду ответы.

POV Брайан

Нью-Йорк – Питтсбукрг. Июль-август 2008

Джастин изменился. Но он тот, кого, да… люблю, с кем всё хочу, кому верю…

Подожду, полгода и один месяц, не буду теснить, смущать присутствием и звонками, подводить к решению. Он хочет сам. И, черт возьми, имеет права. Подожду. Мы найдем этот чертов пятый угол.

В Питтсе достал свою самую лучшую, самую дорогую, самую непроницаемую маску и приклеил на физиономию – намертво. Для всех.

Успокаивал Майкла после разговора с Беном, уверяя в своей дружбе, поддержке. Зомбировал словами: «Ты справишься! Ты сильный! Майкл, ты помог мне, помнишь», «Бен нуждается не в истеричке-жене, а в выдержанном, уверенном партнере».

Демонстрировал радость за Эммета и Дрю, расточая сарказм и даря подарки.

Почти каждую неделю встречался с Гасом и его мамами. Общение с сыном было самым светлым, не позволяло въехать в круг наркотиков и планового секса нон-стоп.

Изредка посещал обеды у Дэбби, пресекая ее попытки прорваться дальше заградительной черты.

Объяснил «домашним», Брайан Кинни не отказывается помогать, но на каждое «должен» они будут получать три «пошли на хуй», делаю только то, что считаю нужным и тогда, когда решу. Обиды, на удивление быстро, сменились привычным пожатием плеч «Он эгоистичный засранец». Правда, с добавлением «…но на него всегда можно рассчитывать».

Сара ни о чем не спрашивала. Я не говорил.

Когда полгода можно было произносить без «и один месяц» жить стало проще.

Делал «Вавилон», не жалея средств, одним из лучших гей-клубов в штате. Поднимал Киннетик на новый уровень. Присматривал остров. Трахался как всегда.

Жил, расписав себя на полгода.

18 глава

POV Брайан.

Питтсбург. начало ноября - начало декабря 2008

Четыре месяца…

Я ничего не знал о Джастине и не пытался узнать. Каждый месяц приближал время «я буду» - «или не буду», второе вычеркивал с формулировкой «абсурд».

Но внутри все же иногда прихватывало, «если не… что тогда»? Отойти в сторону насовсем, намертво прихлопнув прошлое, несостоявшееся будущее? Принять и понять любое решение Джастина? Продолжать добиваться, нет, не просить, - убеждать? Возвращать раз за разом, пока не верну? Использовать его методы первого года? Или сознательно, опосредованно моделировать ситуации, когда он вынужден будет вернуться? Но только мысль о подобных манипуляциях вызывала желание двинуть себе по голове чем-то тяжелым. Опускаешься, Кинни? Н-да… Даже задумываясь о подобном, становишься грязным педиком-интриганом. Тьфу, блядь. Докатился. Презрение к себе, как вонь от протухшего яйца, не забивается ни виски, ни джойнтом. Ладно, проехали, будем считать сие - краткосрочным помрачением рассудка на почве злоупотребления самоанализом и самобичеванием, или… побочным эффектом самоуверенности.

Итак? Что? Если…, то что? Ничего. Проблемы решаю по мере их поступления.

Сейчас жду. Пытаюсь ждать. Пока получается, хотя, порой, раздражает. Кинни, полгода ожидающий... Чего? Приговора? Отпущения грехов? Допуска к телу? Это пародия, насмешка, извращение. Если бы кто-то мне раньше сказал, буду учиться ждать, посчитал бы за оскорбление.

Но я хочу вернуть его. И он нужен. Дорог. Важен. Поэтому – попробую вытерпеть.

Бывая пару раз по делам в Нью – Йорке заходил в тот французский ресторанчик, где висели работы Джастина.

Несколько раз собирался плюнуть на условия и лететь за ним, связать, привезти в Питтс. Приходил в себя, повторяя, уважаю его решение.

Трах еще больше перешел на уровень удовлетворения физиологической потребности. В Вавилоне царил Брендон с парочкой хищных молодых жеребцов, - это естественно. Потребовалось унижающее пари, чтобы понять, цимес не в краткосрочной победе: «Брендоны» только метят территорию, неизвестно еще, насколько успешно, а марка «Брайан Кинни» уже навсегда вошла в анналы Вавилона.

Вечерами смотрел кино. На одну тему, сквозную или главную. Наконец-то увидел «Уайльд» Гилберта со Стивеном Фраем. Начинал с предубеждением, - никогда не закатывал глаза при имени «Оскар». Снять фильм, который бы не опошлил, не извратил суть и трагедию масштабной личности, невероятно сложно. Гилберту и Фраю удалось, их «Уайльд» вызывал доверие. «Полное затмение» Холланд бросил, не досмотрев до конца. Отполированный конъюнктурный глянец: как-бы ДиКаприо не старался вжиться в образ Артюра Рембо, он оставался смазливым Лео. Безусловно, Дэвид Тьюлис как Поль Верлен, более чем неплох, на то он и Тьюлит, но вытянуть фильм не мог. «Очки в золотой оправе» 1987 года. Черт возьми, восемьдесят процентов из того, что снимают на тему наших отношений сейчас, рядом не стояло. Тонкая драма, построенная на полузвуках, полуоттенках, несмотря на острый трагизм. Пожилой интеллигент в исполнении великого Филиппа Нуаре влюбляется в породистого студента, роль Руперта Эверетта. Метания одного и второго, зависимость первого от второго, использование первым второго в своих целях. Все на фоне Италии 1938 года, начала фашизма и расцвет антисемитизма, когда, помимо «люблю» нужно задавать себе и вопрос «с кем я». «Морис» Айвори: ни рыба, ни мясо. Красиво, плавно, интерьеры, философия, разговоры, осознание, желание, страх понимания «кто я есть», общественное мнение, контраст социальных слоев, проба запретных плодов, выбор. Ровно, без взлетов-падений, просто история. На закуску, пересмотр «Смерть в Венеции». Так снять этот рассказ Манна не смог бы никто, кроме Висконти. Внутренняя, очень тихая драма, взрывающая чувства сильнее, чем мегазрелищный блокбастер. Практически без движения, сюжет заперт в одном пространстве, в одной голове, связь – через взгляды и недоприкосновения. Смешны обвинения Манна и Висконти в педофилии, - манеры мальчика говорят лучше слов, - он все понимал и провоцировал, наслаждаясь.