Толкает Сару, та чуть не падает.

- Ты обязана сказать ему, что прощаешь.

Я должен отойти, чужое дело, но Сара хватает за руку. Злобная тетка брызжет и в мою сторону:

- А вы кто?

- Си-эн-эн. Мадам, вы только что стали героиней программы «Скрытая камера».

Сара морщится, убирает руку.

- Брайан, не надо, иди куда шел.

Перебиваю, кивая на мадам.

- Нужна помощь?

- Нет, я сама. И, кстати, это моя биологическая мать, Эстер Фоер.

Пока усваиваю информацию, она общается с Гингемой.

- Я пойду. Не обещаю, - попробую. Но при условии, тебя не будет в больнице. Только так. Брайан, предложение о помощи в силе? Эстер, без вариантов, уходит кто-то из нас.

Киваю, игнорируя протесты биологической матери.

- Пожалуйста, проводи ее к выходу и посади в такси. Вот кэш. Скажи водителю, если сможет провозить ее, орущую, по городу три часа, а потом привезти обратно, получит недельный заработок. Сможешь? Спасибо. До встречи.

Да уж, очередной денек в аду, только без дождика. Но раз сам вызвался, то беру мадам Фоер за руку, она не сопротивляется. Упаковываю «биомать» в такси и отправляюсь домой к Джоан. Черт, прямо внеплановый праздник матерей, одна своеобразнее другой.

…Дома не задерживаюсь. Тут нет ни одного воспоминания, вызывающего желание прикоснуться к детству. Так, Библия, фотография, - светловолосый мальчик прижимается к счастливой Джоан. Брат. Так, значит так. Буду радоваться, что она хоть с кем-то когда-то была матерью.

Перескакиваю на мадам Фоер, кто-бы мог подумать, что у Сары такая…ммм… колоритная родительница. Да еще и в Питтсе.

На улице ливень, - стеной, потоком, пока добегаю до машины, промокаю до трусов. К черту все, сначала переодеться, потом в больницу. Вспышка. Без боли. Джастин в джипе весело кричит «Кинни прокололся…». Произношу вслух – Джастин. Имя перекатывается как шарик мороженого, холодно и вкусно. Джастин… А теперь - жжет кайенский перец. Джастин… Вкус солнца, хочется так и остаться, - с открытым на букве «а» ртом. За стеклом Корвета мутный непроглядный дождь…

POV Сара.

Питтсбург. Больница. Июнь 2008

18 лет прошло… У него такая же мокрая нижняя губа и волос из родинки на правой щеке. Помню всё: липкость пота, запах одеколона. Мразь! Какого, спрашивается, дьявола в мозгах поселился червь с длинным именем «Ты должна попробовать его простить, если хочешь еще пожить, если хочешь творить, если хочешь успокоиться. Ответ, Сара, ответ…»

Зачем это мне? Ему - понятно. Логика умирающих банальна: не опоздать раскаяться за разные грехи, а то помрешь без прощения, а там метаться уже поздно. Развернуться бы, послать его так, чтобы на фоне моих слов, посмертный полет вверх показался катанием на допотопном лифте. Мразь! Нет, Сара, с таким настроением ты не то, чтобы попробовать простить, «привет» не скажешь.

Ладно… Возьму за точку отчета свою потребность. Фиг знает почему, но раз кто-то там решил, будущее Сары напрямую связано с этим «прощаю», попытаюсь. О, зашевелился, глаза открыл…

- Руфь? Это ты?

- Привет Мэтью.

Мэтью… Усмехаюсь, черт, ирония даже в имени, - хороший подарочек получит всевышний в безвозмездное пользование (один из вариантов значения имени Мэтью – подарок Бога).

- Руфь, тебе смешно?

- Не грустно. Да, кстати, Руфь исчезла 18 лет назад, я Сара. Или так, или никак.

- Хорошо. А ты не изменилась.

- Ассоциации с прошлым, Мэтью?

- Руфь… Сара… Ты знаешь, зачем хотел видеть.

- Получить индульгенцию.

- Нет. Я искренне раскаиваюсь. То, что делал - нельзя простить. И ты имеешь полное право уйти.

- Имею… Мэтью повтори-ка реплики, - не убедительно. Плохо репетировал.

- Сара, Сара… Они говорят сутки, но у меня уже предельная доза обезболивающего, может, осталось пару часов. Я заплатил сполна, - двенадцать лет тюрьмы, рак. Что тебе еще надо?

Наклоняюсь к самому лицу, - запах затхлости и смерти.

- Мне от тебя ничего не надо, Мэтью. Тебе – нужно. Итак?

Черт, черт, черт, должна попытаться, знаки были ясные, четкие. Но, как заставить себя сказать «я подумаю», если он… Марзь! Как?

- Сара, прости. Наверное, в это сложно поверить, но я не притворяюсь, когда говорю, что сожалею. Ты все сделала тогда правильно, сумела защитить себя. А мать… Ты же помнишь, какая она.

- Уже лучше, почти верю. Мать… Кроме тебя, ей никто в жизни был не нужен. Фанатичное обожание "чудоМэтью" заслоняло остальной мир. Именно ты был для нее всем: ребенком, мужем, отцом, Богом. И не говори, что не поощрял. Все сказал?

- Тебе нравится издеваться над умирающим?

- Вот только не пытайся выдавливать слезу. Хочешь получить желаемое – убеждай. Время идет.

Он пытается оторвать голову от подушки, лицо перекашивает гримаса боли и, черт меня дери, раскаяния, в глазах слезы. Не показательное выдавливание влаги из желез, катятся из сердца. Слова для меня давно уже мелочь, значение имеют только взгляд, движение, мимика, голос, реакция, вот такие слезы… Что-то мелко начинает дрожать в желудке… Жалко? Да. Могу уже сказать «попробую простить»? Нет. Могу произнести «подумаю»? Да.

- Руфь… Сара… Прости.

- Подумаю…

- Подумаешь?

- Да. Все, что могу предложить. Придется подождать какое-то время, прежде чем узнаешь, где проведешь ближайшую вечность.

- Спасибо, я подожду. Только, Сара, не позволяй матери сбить тебя.

- Будь спокоен. Вряд ли она скажет что-то новое. Прощай, Мэтью.

- Прощай. Спасибо.

POV Брайан.

Питтсбург. Июль 2008

Мать благодарит, ласково гладя фотографию, прижимает к губам. Блядь, ни разу, ни разу за все детство… А, к черту.

Слушать ее монолог: «готова», «здесь ее ничего не держит», «решает Господь, он видит, пора» неинтересно. И, пусть я трижды бесчувственный чурбан, отвратительный сын и порождение огненной гиены, мне скучно. Торопливо прощаюсь, обещая зайти завтра. Переспрашивает, точно прощаю? Пожимаю плечам, - да.