Если речь идет о наиболее часто встречающихся текстах, характеризуемых простой повествовательностью и нейтральностью лексики, то можно использовать такие слова, как поэт — poeto, стихотворец — verskreanto, версификатор — versisto, поэт-певец — kantopoeto.

Для высокого стиля: пиит — poezimajstro, бард — bardo, antikveska poezimajstro, bombasta poeziano, баян — bajano (с пояснением: antikva rusa guzlisto-kantopoeto), менестрель — menestrelo.

Для подчеркивания национального колорита: менестрель — menestrelo, бард — bardo, ашуг — aŝugo (с пояснением: kaŭkaza kantopoeto), акын (с пояснением: mezazia kantopoeto).

Для юмора-иронии-сатиры-сарказма можно использовать все лексические средства высокого стиля, которые в надлежащем обрамлении начинают звучать иронически. Ну и, конечно, все сатирические средства: вития — bombasteska poezimajstro, рифмач — rimulo, рифмоплет — rimoplektisto, стихоплет — versoplektisto, fuŝversisto, verskiĉisto.

Можно взять еще такой пример. В одном предложении из романа Юрия Скопа «Техника безопасности» встречается такая ситуация: «Сыркин смахнул с головы шапчонку, хлобыстнул ее самозабвенно под ноги, в растоптанный снег». Как перевести слово «хлобыстнул»? Начинающий или неопытный переводчик будет искать такое одно слово, которое выражает это действие «хлобыстания». Такого одного слова в эсперанто нет. Что делать? Если смотреть издали на двух людей, из которых один бросил шапку, а другой «хлобыстнул» шапку, то вряд ли сторонний наблюдатель заметит разницу. И переводчик, не задумываясь, в обоих случаях переведет словом «бросил». И действительно, в самом действии очень трудно усмотреть разницу. Да и результат будет одинаковый: человек стоит, а шапка валяется на снегу. Но если обратиться к более обширному отрывку текста для уяснения позиции участников сцены, выражаемой этой фразой, примерно в объеме абзаца, то тут предстанет картина в более полном виде. Человек не стоит, а пляшет, пляшет вплоть до достижения плясового экстаза, да и подогрел уже себя хмельным… И в состоянии «переливающейся через край» радости пляски, радости бытия, он хватает с головы шапчонку и «хлобыстает» ее оземь. В этом слове не столько представление самого сиюминутного действия (которое в общем будет «бросил» и все), а в одном слове представлена вся предыстория. Поэтому переводчик на эсперанто может само действие выразить словом «ĵetis». Но сопустствующие эмоции и предысторию он должен изобразить дополнительными лексическими средствами, придаваемыми к слову «ĵetis». Они сообщают ту окраску, в которой ясно встанут перед читателем конкретные обстоятельства, приведшие как к финалу, к указанному действию. Как бы апофеозом переполнивших человека до краев чувств неизбывного счастья, брызнувшего в экстазе через край, является это с виду простое действие «броска шапки в снег». И следовательно, «хлобыстнул» можно передать целой группой слов со своими локтевыми связями, примерно: «en ekstazo de sinforgeso ĵetis vastsvinge la ĉapaĉon…»

Возьмем еще такой пример. Кода-то в Одессе было переведено полностью произведение Н.В. Гоголя «Мертвые души» (к сожалению, рукопись пропала). Но вот, когда предлагают молодым переводчикам перевести только этот заголовок: «Мертвые души», то немедленно появляется решение: «Mortaj animoj». Правильно ли это? Ведь «morta» означает «смертный» или во всяком случае «относящийся к смерти», но не «мертвый». Поэтому правильным решением такой переводческой задачи будет «Malvivaj animoj». И вот именно этот вариант и был в свое время принят в Одессе.

Особо следует сказать о переводе, в котором сталкивается точность с уже созданной традицией. Переводя одного английского автора, переводчик встретил метафорическое упоминание «сверчка и муравья». Питая уважение к автору и своему переводческому положению, он так и вставляет в русский перевод. Для читателя перевода вся метафора теряет колорит. Потому что «Сверчок и муравей» — это басня Лафонтена. В таком виде эта пара говорит очень много англо-французскому читателю. Но для русского читателя эта пара смотрится чужеродным телом. В русской литературе гением И.А. Крылова с детских лет уму и сердцу близка пара «Стрекоза и муравей». Точно то же сделал С.Г. Рублёв в эсперанто, который точно так же ввел в обиход пару «Libelo kaj formiko». Поэтому здесь явный отход от буквалистской «точности» сразу вливает жизнь и динамизм в текст, потому что вводится уже отработанная традиционно устоявшаяся фактура.

Другой случай того же порядка, когда встретив в рассказе американского автора отрывок из стихотворения Уолта Уитмена, переводчик (в данном случае на русский, но язык здесь является несущественным фактором) придал вид классического стихотворения с рифмой и ритмом этому отрывку, хотя хорошо известно, что Уолт Уитмен писал свои произведения верлибром, и на русский язык это превосходно перевел Корней Чуковский. Вот и продемонстрировал переводчик свой литературный талант и эрудицию. Следовательно, в подобных случаях, когда в произведении одного автора встречается отрывок, взятый из произведения другого автора, обязательно необходимо доискаться этого произведения и как следует изучить его. А если перевод такого произведения уже сделан, то не следует переводить отрывок снова и по-другому. Раз перевод уже вошел в сокровищницу культуры языка №2 (в рассматриваемом случае — эсперанто), то необходимо его просто взять с указанием автора уже сделанного и внедренного перевода. Но, конечно, это не означает, что всё произведение не может быть переведено по-другому другим переводчиком, если сделанный перевод его почему-либо не удовлетворяет.

Фактически здесь следует ограничиться лишь соответствием группы сказуемого (глагольных форм), потому что о других частях речи не возникает недоумений. Молодые переводчики, прочитавшие три первые главы в рукописи, отметили недостаточность разъяснений глагольных соответствий и задали ряд вопросов, которые заставляют вернуться к данной проблеме, но уже на стилистическом уровне. Для начинающих переводчиков с русского на эсперанто наибольшие трудности представляет передача русского вида на эсперанто. В главе 2 было отмечено, что Э-формы as-is-os anta наиболее приближаются к русскому несовершенному виду, а формы as-is-os inta наиболее приближаются к русскому совершенному виду. Но, конечно, этим замечанием дело не исчерпывапется. Для того чтобы соорудить прочный мост между русскими глагольными формами и формами Э., необходимо прежде всего очень хорошо усвоить особенности русского языка. В русском языке каждый глагол со дня рождения обязательно приписывается к несовершенному или к совершенному виду. И нет такой общей формы, которая «отрывалась» бы от вида или, напротив, заключала бы в себе одновременно как совершенный, так и несовершенный вид. Но потребность в таком «вневидовом» глаголе имеется. Как же выходит русский язык из этого затруднения? Покажем на примере. Возьмем два глагола «прийти-приходить» и «оставить-оставлять». В такой фразе: «Приходил почтальон и оставил извещение» слово «приходил формально несовершенного вида. А вместе с тем ясно, что действие совершено. Почтальон пришел, оставил извещение и ушел. Два действия совершенного вида «пришел и ушел» переданы одним действием «приходил». Следовательно, это слово стилистически никакого вида, а второй глагол придает всей фразе «совершенность». На Э. это необходимо перевести: La poŝtisto venis kaj lasis avizon.

Возьмем другое сочетание: «Приходил почтальон и оставлял извещение». Снова ясно чувствуется совершенность действия в слове «приходил» (по-видимому, потому, что почтальоны обычно приходят только один раз в день). Но несовершенный вид второго глагола говорит о том, что он раздумывал и в конце концов не оставил. И значит, придет еще раз с тем же. Впрочем, чтобы быть предельно точным, следует отметить, что здесь возможны два толкования: 1) — приходил несколько раз, тогда при переводе вполне уместно выразить это при помощи La poŝtisto venadis por lasi avizon, и 2) — пришел, чтобы оставить, но не оставил, тогда в переводе это лучше всего выразить: La poŝtisto venis alportante avizon, sed ne lasis ĝin.