Стилиана посмотрела на свои руки. На коже остались пузырьки, и она ощущала на себе грязь с болотного дна, хотя и не видела ее.

— Благодарю тебя за это.

— Но обещание, данное норнам, не исполнится, если волк умрет первым.

— Может быть, это тоже желание норн. Они намного могущественнее, чем любой бог. Возможно, время старых богов действительно прошло.

— Тогда на земле мертвых никогда не будет мира. Хель — это место для войн.

— Что ты хочешь?

— Армия живых никогда не победит девушку. Ее защищают восемь валькирий. Дай мне армию мертвых. Позволь вернуться с ними в мир людей по тому пути, по которому я пришла сюда. Пусть сразятся за то, чтобы их король мог принести жертву и возродиться.

Хель взяла чашу и окунула в нее пальцы.

— Я правлю мертвыми.

— Освободи их. Скоро пробудится бог. Тебе же не хочется, чтобы здесь оказался волк, госпожа. Он не ляжет в трясину. Это будут его земли, не твои.

Хель брызнула водой из чаши в лицо Стилиане.

— Благословляю тебя, — сказала она. — Девушка — и слуга смерти, и ее враг. Ей нужно быть здесь, иначе я не смогу за ней наблюдать.

Где-то вдалеке шуршали листвой деревья, а под ними в холодном лунном свете блестели ряды шлемов и сверкающих копий.

— Иди! — сказала Хель.

Пузырьки воздуха на руках Стилианы устремились вверх, великое множество людей бежало к ней. В небе висела огромная луна, звезды неслись, размазываясь по черному пологу ночи.

Нож Стилианы болтался на веревке, со всех сторон ее окружала ледяная вода трясины. Она разрезала веревку, но холод не ослабил хватку. Шатаясь, падая и спотыкаясь, она стала выбираться на твердую почву. Оказавшись на берегу, она села и, сотрясаясь от холода, осмотрелась. Боль в шее не унималась, ее тошнило.

Звезды остановились, приобрели более четкие контуры, сжавшись до крохотных алмазов. Луна перестала плясать в небе. Стилиана прикоснулась к кровавому камню, прижала к себе, убаюкивая. У самого края трясины стояли мертвецы, в свете луны их лица казались черными от запекшейся крови, с оружия капала болотная вода. Их были сотни, норманнов и англичан, объединенных в одну армию трупов. Стилиана перекрестилась и вознесла молитву Гекате. Она с трудом верила в то, чего достигла, и старалась подавить внутри проблеск гордости. Она еще ничего не добилась.

— Найдите Толу, — приказала она. — Найдите женщину с волком и принесите мне ее голову.

Она подозвала жестом большого англичанина с раной на шее. Он мгновенно понял ее и помог сесть на гарцующую лошадь.

— Спокойно, — обратилась она к животному. — Они с нами.

Она указала на восток, и толпа побежала вниз по склону, словно крысы, спасающиеся от огня.

На третий день пути к морю Луиса стошнило и камень вышел. Они найдут одну из величайших рек мира — Эск или Хамбер, а может, одну из безымянных речек, расположенных выше или ниже этих двух, — там должен быть порт. А в порту — корабль, и корабль отвезет их на остров.

— Как мы будем плыть? — спросил Гилфа.

— У тебя ведь есть руны?

— Да, но они плохо действуют, они все перевернуты и перемешаны во мне.

— Потому что ты мужчина, — сказал Луис, еле ворочая языком. Язык натыкался на зубы, которые казались ему мечами. — Они подействуют. Ты сможешь ими воспользоваться.

— Почему?

— Они хотят освободиться от тебя. Они приведут тебя туда, откуда смогут сбежать. Ты же пришел к трясине, значит, придешь и на остров.

— Я умру? — спросил Гилфа.

— В планах богов это не имеет большого значения.

Волк держал камень в когтях и изучал его.

— Но это имеет большое значение в моих планах! — воскликнул Гилфа.

— Я был бы рад остаться незаметным для норн. Нить судьбы запутывается, получается узел, его разрывают, и — все. Ты еще будешь благодарен за смерть, — сказал Луис.

— Но, будучи мертвым, я уже никого не смогу поблагодарить, верно? — спросил Гилфа.

— Умри хорошо. Надейся на вечную жизнь на холмах Всеобщего отца.

— Ты был такой веселой компанией, — заметил Гилфа. — Уверен, компания мертвецов покажется ужасом в сравнении с этим праздником.

Они расположились лагерем на склоне холма. Тола и Гилфа сидели, прижавшись к волку, чтобы согреться.

— Может, рискнем и разведем костер? — спросила Тола.

— Мы можем рисковать сколько душе угодно, — ответил Гилфа. — У нас с собой смерть. Хотел бы я посмотреть на встретившего нас норманна.

— Тогда мне придется бросить камень, — сказал Луис. — Моя ярость слабеет, когда камень со мной. Человеческие мысли берут верх.

— Какие мысли?

— Я думаю о том, что у моих врагов есть дом, поля, очаг. Я думаю о людях, которые ждут их дома.

— А когда у тебя нет камня?

Луис понурился.

— Тогда я ощущаю себя тенью среди деревьев. Я становлюсь эхом, заглушенным шумом воды. Я — коричневый лист на ветру, и имя этого ветра — голод.

— Тогда тебе лучше крепко держаться за этот камень, — сказал Гилфа, чуть отодвинувшись от волка.

Тола взяла огромные когтистые лапы волка в свои руки.

— С этим камнем ты можешь вечно быть человеком.

Волк уставился на нее огромными зелеными глазами.

— Человек и вечность — это разные вещи. Вечная жизнь не для человека. Внутри человек умирает, хотя снаружи еще продолжает жить. Я любил тебя на холме, усыпанном цветами, — или кто-то, кто внутри меня, или что-то, что вошло в меня тогда, в источнике. Я любил тебя, когда вел в подземные пещеры, сажая, как семечко, которое проросло смертью.

Я любил тебя в лесной хижине… И больше всего я любил тебя у доков Константинополя, когда солнечные блики играли на воде и, как сейчас, твои руки были в моих. Но ты умерла и пропала, а я остался, все еще желая тебя. Я не могу повторять это вечно.

— Я обещана Хэлсу, — сказала Тола. — Ты не смог бы получить меня, даже если бы я сама этого хотела.

— Это и есть проклятие вечной жизни, — сказал Луис. — Я тот же человек. Ты возродилась опять, история повествуется заново, но тебе ее рассказывают по-другому. Однажды ты была обещана мне, однажды я был обещан Богу, однажды мы были женаты. А сейчас… — Он высвободил свои руки из ее рук и добавил: — Разлучены.

Они больше не разговаривали.

Ночами, если они находили долину или низину, достаточно глубокую, чтобы спрятаться, то разводили костер, если же нет — продолжали идти.

Луис спал урывками, цепляясь за камень, как человек, попавший в ревущий поток, хватается за ветку. Сейчас он был больше волком, с огромными зубами, с длинными сильными руками и острыми, как ножи, когтями. Запах крови соблазнял его уже меньше, и ему это нравилось, поскольку он мог сдерживать свой гнев. Однако внутри таилось опасное возмущение — почему он должен носить этот камень? Почему, будучи богом на земле, ему приходится умерять свои аппетиты, выбирать тусклые, а не яркие чувства, слабость, а не силу?

Потому. Потому. В сводах его души звучали отголоски того, что было и чего никогда не будет. Леди Беатрис, которая много жизней назад, находясь с ним в маленькой келье, держала его руку в своей. Ребенок, которого он покинул ради его собственной безопасности, возвращенный ко двору матери и отданный тетушкам. Он боялся за него, боялся себя и того, что он мог с ним сделать; он боялся богов. Он не мог растить его под их взглядами. Но он все-таки упал в трясину человеческой привязанности, со всей ее гнилью и тленом, и лица его друзей и любимых надвигались на него, как утопленники из черной воды памяти.

Если бы он мог оставаться только волком и жить вечно, он бы не захотел такой жизни. Подобное вырождение было для него немыслимо, и пока у него есть хоть что-то, охраняющее его человеческую душу от волчьей, он будет бороться за это. Его предки называли таких существ «живодерами». Но, несмотря на то, что Луис убил многих, он не был и не хотел быть убийцей по собственной воле. Только одно, последнее убийство. Самого себя.