Когда небо превратилось в холодное голубое лезвие, выкованное раскаленным солнцем, они достигли вершины холма и посмотрели на лежащую под ними широкую равнину.

От изумления Исамар открыл рот. А потом произнес:

— Конец мира, — сказал Сеолуулф.

Тола глядела вниз. Вся громадная равнина была охвачена пожаром. В ее родной долине норманны сожгли усадьбы фермеров, но то были отдельные строения, стоящие довольно далеко друг от друга. Равнина, которую она видела сейчас, была заполнена несколькими деревеньками. Среди этих селений встречались и не такие уж маленькие. Все они были в огне. Все. А далеко впереди разгорался самый большой пожар — огромный столб огня и дыма, поднимающийся в небо, словно земля отчаялась ждать тепла от солнца и протянула к нему огненные руки, чтобы показать, как нужно греть. Горел Йорк.

Равнина кишела идущими рысью всадниками.

— Я слышал, они оставили его в покое, — произнес Сеолуулф.

— Просто сначала они пошли на север, — сказал Исамар, — а потом обошли город с другой стороны.

— Почему? Их хозяевам понравилась бы эта земля, она такая обильная, — заметил один из спутников.

— Поймав лису, фермер не сможет сделать из нее сторожевую собаку, — сказал Исамар. — Поэтому, отрезав ей голову, он вешает ее на воротах, чтобы все видели.

— Это проповедь о неповиновении, — вставил другой путник.

— А норманны — суровые проповедники. Это проповедь огня.

— Тогда куда? — спросил Сеолуулф.

— Навстречу нашему покровителю, — ответил Исамар. — Это ничего не меняет. — Он ткнул пальцем куда-то в сторону большого леса, темневшего к западу от города. — Уэлдрейкский лес. Она будет ждать там.

Тола не слышала почти ничего из того, что он говорил. «Как ты думаешь, люди были предупреждены?» — спрашивала она. В голове ее вместо мыслей были вопли, паника и отчаяние, любовь в сердце была смята и раздавлена копытами коней. На этой земле теперь правили огонь и разрушение — и не только на этой. Внизу, в долине, замешивалось что-то древнее, как смерть. Она ощутила боль от уколов, как будто шипы вонзились ей в кожу. Увидев над лесом фигуру, напоминающую плавающий в небе искореженный крест, она заметила вырывающееся из нее пламя и почувствовала, как ее тянет к ней по крутому склону.

Там были и другие фигуры. Она их не видела, но чувствовала. Они звали ее, и их голоса звучали в ней звоном, дыханием, шепотом и рыком.

Фигура внутри нее повернулась и скользнула вперед, на передний план ее мыслей. Это был слабый волк, который прокрался из темной ночи ее души. Он закинул голову и завыл — так громко, что в этом вое потонули голоса всех, кто был в долине. В этом вое звучали вопли ужаса, которые родились, размякли, словно глина, и слились в один.

Далеко позади она услышала еще один голос, отвечавший тому, что звучал в ней. Это тоже был зов волка, но вместо боли и страха он нес пустоту — ничего, ни отклика, ни воспоминания. Она не могла его прочесть. Это был конец, отрицание всего, ночь, которая не нуждалась в дне, чтобы отделиться от него. Смерть? Ей показалось, что это она.

Она оторвала свой дух от страданий долины и попыталась направить его на север, чтобы лучше почуять его, но не смогла. Не осмелилась. Словно стояла на краю громадного обрыва и каждый ее шаг мог быть последним.

Она посмотрела на лес за пылающей равниной. Символы над ним не таили в себе угрозы, но все же пугали ее. Она никогда не видела ничего подобного, даже во сне. В ее душе люди выглядели по-разному: в виде летящей птицы, болотистого поля или даже висящей над лугами луны. Эти образы выражали их привычное расположение духа. Символы в лесу не относились к человеку, ничего не изображали и не выражали — они были сами по себе. Это было странно и страшно, но все же лучше, чем нечто, воющее ей в затылок с севера.

— Что нам делать? — спросил Сеолуулф. — Мы не можем спуститься вниз.

— Спроси у нее, — посоветовал Исамар. — Она прорицательница. Потому они и хотят ее видеть.

— Что теперь, девушка? Я не верю в прорицателей, но любая идея лучше, чем ничего.

Отвечая, Тола сама не понимала, что говорит. Это было что- то странное, что иногда бывает с нами, — какая-то крадущаяся, извилистая сущность, казалось, говорила за нее:

— Бойся того, что позади, а не того, что впереди.

Сеолуулф перекрестился.

— Мы дойдем до леса? — спросил Исамар.

— Я не знаю. Если повезет — возможно. Не за один день. Нам нужно ждать ночи. — Тола тоже перекрестилась и добавила: — Нельзя ждать. Надо идти вперед.

— Тогда нам конец, — уныло произнес Сеолуулф. — Сколько, ты думаешь, там норманнов?

— Мы дойдем до леса, — сказала Тола. — Я вас отведу.

Мужчины посовещались и пришли к мнению, что идти назад

или оставаться здесь означало смерть от холода и истощения.

— Но идти вперед — тоже смерть, — сказал один из разбойников.

— Да, — ответил Сеолуулф. Он кивнул в сторону горящей равнины: — Но, может быть, мы хотя бы умрем, согревшись.

— Ты северянин? — спросил Луис.

— Да, — ответил мальчик.

— Как ты сюда попал?

— Пришел с армией Харальда, и, когда английский король разбил нас, мне некуда было идти. Наши корабли сгорели, а те, что остались, отплыли домой.

— А как ты очутился здесь?

— Случайно. Меня поймали здешние фермеры, но многие из них родом из моей страны, или их отцы пришли оттуда. Один старик за меня заступился — он был воином, прибыл с моей родины вместе с Кнудом.

Луис понюхал воздух. У него было странное чувство. Над южным горизонтом будто нависла какая-то тяжесть. Он пойдет туда искать девушку. Мальчик теперь был для него обузой. Ему хотелось путешествовать так же, как он шел по днепровским лесам: ночью — с камнем на шее, днем — спрятав его в кошель. Волк в его душе был не домашним животным, которого можно поставить в стойло или отпустить, когда захочется. Всегда могло случиться так, что он не наденет камень обратно на шею, да и не захочет этого делать. Ему была хорошо знакома эта самодовольная ухмылка волка, начавшего шевелиться внутри. В последний раз пришлось вызвать образ колдуньи Стилианы, чтобы прогнать его. Теперь он будет ставить его на место при малейших признаках его появления, чтобы не дать искре обратиться в пламя и заполонить его душу. Но если он останется человеком, холод притупит его ощущения и оба они будут в опасности.

Пока Луис решал, что ему делать, мальчик наблюдал за ним.

— Куда ты идешь?

— Я должен кое-кого найти.

— Любимую?

— Вроде того.

— Если она где-то рядом, то, должно быть, мертва. Здесь место для ненависти, а не для любви.

Луис пожал плечами.

— Мы не умерли, — сказал он.

— Ты — норманн. Тебя они не тронут.

— Тронут. Думаю, Роберт Жируа ничего так не хочет, как этого.

— Он вожак твоего отряда?

— Да. — Луис повернулся в выбранную им сторону. — Мы идем на юг.

Мальчик шел ужасно медленно, даже в новых ботинках и плаще. Он шаркал, словно старик, но не жаловался на холод и пытался сохранять присутствие духа. Он пел песню о воинах, которые десять дней шли к своим кораблям по стране белых медведей. Их имена с тех пор хранятся в памяти людей, и Луис даже не позаботился сказать, чтобы он пел потише. Если бы норманны были настолько близко, что могли их слышать, то они наверняка заметили бы их на этих открытых извилистых долинах.

Они выбрали неверную дорогу — с юга она неожиданно резко повернула на восток, и им пришлось вернуться. Луис смотрел на заснеженные горы. Он мог перейти их, но брать с собой мальчика остерегался — тот наверняка умрет при переходе. Он пытался отвлечь парнишку от холода расспросами о его родине.