Она подождала. Со стороны церкви еще долго раздавались крики и проклятия. Дверь открылась, и она сжала челюсти, чтобы не закричать. Семь или восемь воинов несли над собой обнаженного мужчину, выкрикивая оскорбления в его адрес. Она не понимала ни слова, но знала, что они обещают ему смерть. Позади идущие воины несли факелы, и вид огня вызвал у нее дрожь, мысль о тепле усилила ощущение холода.

Солдаты двигались по направлению к реке, и она подумала, что сейчас безопасно войти в церковь. Должно быть безопасно. Хотя это слово теперь мало что значило. Избежать одной опасности означало подвергнуться другой. Убежишь от меча — встретишься с холодом. Скроешься от холода — встретишься с мечом. У нее возникла странная мысль, что она не возражала бы против удара меча, если только он будет теплым.

Такие мрачные шутки нравились ее матери. Тола не видела, как она умерла.

Она побежала вниз по склону к церкви, стараясь держаться в тени ее башни. Оказавшись перед ветхой дверью, она осторожно открыла ее и вошла внутрь. Главное помещение храма отделялось от прихожей кожаной занавесью. Когда Тола отвела ее в сторону, ее глазам открылась страшная картина: тусклая луна освещала тела четверых воинов, убитых самым отвратительным способом. Их тела были искромсаны до костей, всюду валялись ошметки окровавленной плоти. Она не могла на это смотреть. На двоих все еще были плащи. Тола сделала шаг вперед, схватила один плащ и вернулась назад. Снизу он вымок в крови, но по большей части остался сухим. Она надела его и запахнулась поплотней.

Она мгновенно поняла, что здесь есть воины, — это тяжелое, закоснелое ощущение, наводящее на мысль о замках и скалах.

Сколько их? Она пустила свой дух в церковь. Четверо? Пятеро? Здесь был еще кто-то, не похожий на них. Это был горячий, полный страсти, страха и упрямства человек. Да, это был воин, но в то же время Тола уловила исходящие от него волны женского естества. Она не понимала, как это может быть. Символы из источника тоже были здесь — они пели и звенели. Тола перекрестилась. Они пугали ее даже больше, чем те женщины на холме.

В темноте плавали мысли и желания людей. Она попыталась проникнуть в разум воина, чтобы понять, чего он хочет. Мать говорила, что Тола умеет читать мысли, но это было не так. Она могла увидеть чей-то полный образ только в том случае, если ей удавалось ощутить оставленный человеком запах или увидеть, как незримо изменился воздух от его недавнего присутствия. Иногда она ориентировалась по следу оттенка его глаз и ощущению от его кожи. Она мысленно двигалась к норманну, представляя себе его образ: высокий человек в неудобных башмаках, украденных из-за хорошего качества, убеждающий себя, что боль пройдет, как только они разносятся. Он хотел вернуться к огню. Если мятежники и были здесь, то они уже ушли. Тола вскрикнула, почувствовав боль в горле. Он был ранен в горло, причем очень серьезно. Ее охватила смертельная паника. Она вышла из его разума. Есть ли здесь ее соотечественники? Она может отыскать их. А они помогут ей найти выход. Но у нее не было ощущения, что они находятся тут.

Внезапно из-за алтаря и снизу, из усыпальницы, где был источник, донеслись крики и вопли. Если их услышат воины снаружи, то они быстро вернутся. Тьма была пропитана паникой. Ощущение присутствия воинов растаяло. Осталась только женщина. Поднимаясь по ступеням, Тола услышала, как дышали, словно морской прибой, руны, увидела лунный свет на воде. Волчья руна внутри нее напряглась и затрепетала. Того, кто нес Стилиану, по ошибке могли принять за мужчину. Но не Тола. Воин был женщиной, несмотря на доспехи и оружие. Тола спряталась за занавесом.

Может, ей нужно предложить себя этой женщине? Нет, она чувствовала, что та — союзник Стилианы. Эта женщина пыталась ее убить. Но волчья руна все еще стремилась к своим сестрам.

— Кто ты? — донесся из-за занавеси женский голос.

Она увидела, точнее, вообразила горящий наконечник стрелы, парящий у ветхой двери, он освещал и спрашивал ее.

— Тот, кто пытается выжить.

— Тогда держись от меня подальше.

Руны ушли, словно их оттаскивали от нее, как псов от добычи; шаги женщины тяжело отдавались за занавесью — мертвые, глухие удары. Далеко отсюда раздавались стоны — кто-то агонизировал. Когда она услышала шаги возвращающегося человека, то подумала, что за ней пришла смерть, но у нее не было сил бежать.

Занавесь отодвинулась, и она увидела приземистую женщину с переломанным носом и хрипящим дыханием, на ее плече лежала Стилиана.

— Ты привела меня сюда, — сказала она.

— Я не знаю.

Кто-то в ночной темноте выкрикивал одно и то же слово, снова и снова. Она почувствовала, что этот человек призывает Бога. Но Бог не вмешивался, когда сожгли его дом и унесли сокровища, зачем ему приходить на помощь человеку, испытывающему мучения?

— Это ты. Думаю, магия боится тебя. В тебе тоже есть магия. Ты несешь волчью руну.

— Я никогда к ней не обращалась.

— Но я слышала, как она выла в горах.

— Она кого-то зовет. Я думала, что ее. — Тола кивнула на Стилиану.

— Может быть. А может, она звала нас обеих, — сказала Фрейдис. — Я благодарна тебе, потому что это спасло ей жизнь. И хотя волк рычит позади твоих глаз, я предлагаю тебе свою защиту.

Тола бросила взгляд на крепкий меч, висящий на бедре Фрейдис. Меч! Впрочем, ей нечего бояться. Фрейдис могла лишить ее жизни голыми руками. Если Стилиана очнется, ей конец.

— Я не могу принять твое предложение.

Сейчас Тола скорее слышала, чем вид ела руны Фрейдис. Они горели, фыркали, звенели и трепетали. ЕЗе собственная руна вилась вокруг них, как лиса вокруг курятника, и они начали петь тонкую, высокую, словно свирель, музыку без мелодии — это было похоже на звук ветра в раковине. Она чувствовала, что эго зов, они звучали, как пастуший горн в горах, как воин в битве и даже как бродячий торговец в долине. Это был влекущий звук, который тянул и звал: «Я здесь. Тебе тоже нужно быть здесь».

Двое мужчин одновременно что-то кричали. «Сека! Сека!» — различила Тола или какое-то похожее слово. Они умоляли о помощи так, что она нутром чувствовала их отчаяние.

— Ты не пойдешь с нами?

— Магия внутри меня говорит, чтобы я шла своим путем, — ответила Тола.

Это была ложь, но она не могла сказать этой женщине-воину, что Стилиана — ее враг. Тола едва сдерживалась, чтобы не расплакаться, и спросила у Фрейдис, словно ребенок у матери:

— Что мне делать?

— Скорее всего, умирать, если не пойдешь со мной. Это не важно. Может быть, не важно. Тебе ведь удавалось выживать до сих пор, — сказала Фрейдис.

— Кто был тот воин, что вытащил меня из источника?

— Ты была в воде?

— Да.

— Это враг.

— Кому он враг?

— Всем.

— Как дьявол?

— Думаю, да.

— Откуда ты это знаешь?

— Я немного странствовала с ним.

— Тогда тебе он не враг.

— Я думала, он поможет мне найти дорогу. Но он только вернул меня туда, где я уже была.

— Но он ведь не убил тебя.

— Нет. Я считаю его… — она запнулась, подыскивая слово, — добрым.

— Разве может дьявол быть добрым?

— Если бог может быть жестоким, то почему нет? — пожала плечами Фрейдис.

Она коснулась рукой горла Стилианы, проверяя пульс, и спросила:

— Что случилось в воде?

Тола хотела сказать, что Стилиана пыталась ее убить, но не сделала этого, опасаясь реакции Фрейдис. Она молчала, чувствуя, как дрожит ее нижняя губа и слезы наворачиваются на глаза. Ей хотелось броситься в объятия этой женщины и все ей рассказать. Несмотря на руны, несмотря на ее верность Стилиане, которая была сродни детской любви и которую Тола сразу же распознала, эта женщина-воин казалась ей прямой и честной. С того дня, когда сгорела ее ферма, Тола впервые встретила человека, которому была готова довериться.

— Это колдовской источник, — сказала женщина. — В нем происходят странные вещи. Неудивительно, что ты не можешь об этом говорить. Я — Фрейдис.