Лицо молодой девушки выразило страдание.

— Довольно, довольно! — пробормотал Жак, взволнованный зрелищем.

— Да, довольно, — согласился Робер, — разбудите ее!

— Теперь у меня в руках ключ к победе, — и я выиграю ее!

Он ушел, а Жак принялся будить свою невесту.

— Что вы мне говорили? — произнесла Нилия, открыв глаза. — Вы хотели усыпить меня и о чем-то спросить!

— Уже все готово!

— Как, это правда? Что я говорила?

— Что следует такому ангелу, как вы, Нилия!

— Мои слова были интересны?

— Еще бы! Они решают, быть может, все, и спасут Египет!

Нилия весело захлопала в ладоши.

— Ну, тогда я очень довольна! Вы говорили еще, что, допуская эти опыты над собой, я отказываюсь от своей свободы? Да?

— О, Нилия! Я никогда не возобновлю опыта без вашего позволения, клянусь вам!

— Не клянитесь. Я не хочу иметь другой воли, кроме вашей, хочу любить то, что вы любите, ненавидеть тех, кого вы ненавидите!

— Но это моральное рабство.

Нилия улыбнулась.

— Быть рабой своего чувства — это свобода любви!

В тот же вечер огромная армия инсургентов двинулась к северу. Земля тряслась под ногами воинов. Всадники скакали по равнине и холмам, разнося приказы начальникам разных корпусов армии.

Робер и Арман были очень заняты. Лотия, важная и серьезная, находилась в войске и ехала обыкновенно между Оретт и Нилией. Она так гордилась любовью Робера, этого француза, который, чтобы заслужить ее нежность, поднял на ноги двадцать народов и теперь шел во главе своей огромной, дисциплинированной армии, словно один из древних завоевателей, имена которых сохранились в истории.

Оретт задумчиво слушала ее. Красивую, благовоспитанную англичанку пугала эта дикая энергия дочери бродячего народа. Но Нилия улыбалась.

Воспитанная цыганами Малой Азии, привыкшая блуждать в обширных равнинах Месопотамии, она отлично понимала Лотию, что, конечно, не мешало ей нежно любить мистрис Оретт и беспрестанно расспрашивать ее обо всем, для того, чтобы быть достойной любви своего Жака.

Англичане приготовились к сопротивлению.

Генерал Гольсон лично принял на себя начальство над осужденными на смерть отрядами. Да, все они, от начальника до последнего солдата, понимали, что обречены на гибель, ради того, чтобы дать лорду Биггену время закончить сооружение окопов.

Гольсон разделил свои войска на две части. Одна часть заняла деревню Эль-Мелахи, а сам он с другой дивизией укрепился в Эрменте.

Эрмент находился на вершине холма, и его белые домики защищали всю площадь. Он смотрелся настоящей крепостью. В садах всюду были скрыты стрелки, в заборах проделали брешь для стрельбы. Вправо и влево от деревни расположились батареи. Все было предусмотрено.

В это утро генерал Гольсон завтракал, когда ему доложили, что приближаются инсургенты, что была уже легкая перестрелка.

Гольсон сейчас же вышел из дома, прошел через площадь, проник в мечеть, поднялся по лестнице и очутился на площадке, на которой в давно прошедшие времена муэдзины выкрикивали часы. Он облокотился на балюстраду и стал смотреть вдаль.

Мятежники приближались большими группами.

Генерал сделал негодующий жест.

— Это какое-то наводнение, — пробурчал он, — как остановить эту массу! Конечно, прежде чем умереть, мы убьем многих из них!

И словно подтверждая его мысли, раздался оглушительный выстрел из английской пушки, граната лопнула среди лошадей, опрокинув несколько всадников.

Колонны пехоты остановились и с удивительной быстротой рассыпались по равнине.

— Эти негодяи маневрируют, как европейцы, — проворчал Гольсон, — возможно ли, чтобы в несколько месяцев эти проклятые французы могли так выдрессировать их?

Он умолк и продолжал наблюдать, не веря своим глазам, не понимая, что творится перед ним. Ему были хорошо известны порядки и устройство европейских армий. Тут же ничего подобного! Стрелки неприятельской армии выстроились цепью и образовали несколько рядов с большими промежутками. Таким способом ужасные гранаты не причиняли им большого вреда и, кроме того, они лишали англичан возможности защищаться их лучшими орудиями.

— Черт возьми! — ругался Гольсон. — Сам дьявол учит этих людей!

Он начал серьезно беспокоиться: сможет ли его армия задержать на несколько дней неприятельские войска!

Умереть — это не страшило его, но умереть слишком рано казалось ему ужасным!

Между тем неприятельские всадники появлялись то здесь, то там. Если один падал от пули, его сейчас же сменял другой. Очевидно, им было дано приказание вызнать позицию англичан, — и они с удивительной дерзостью исполняли его.

— Фанатическая храбрость дервишей, — бормотал Гольсон, — сдерживаемая строгой дисциплиной! Мы очень ошибались, полагая, что будем воевать с варварами!

Он вырвал лист из записной книжки и написал: «Войска мятежников отлично дисциплинированы. Примите это в расчет! Мы готовы умереть и постараемся защищаться насколько возможно дольше. Спешите, спешите! Неприятель близко». Затем Гольсон вернулся к себе, запечатал записку в конверт и позвал своего адъютанта.

— Свезите это в Фивы, не теряя минуты! Загоните лошадь, но не медлите! Идите же, — добавил он сурово, — каждая потерянная минута — несчастье для английской армии!

Офицер повиновался, прыгнул на лошадь и поскакал галопом.

Гольсон из окна долго следил за ним.

Разведчики инсургентов показались уже на флангах английской позиции. Движение кавалерии обрекало на верную гибель всех, находившихся в Эрменте.

Гольсон всегда был уверен в конечной победе англичан, но в эту минуту уверенность его поколебалась. Его ожидал еще новый и неприятный сюрприз.

Неприятельская кавалерия образовала огромную подкову, окружившую Эль-Мелахи и Эрмент с запада, севера и востока.

С юга приближались неприятельские стрелки, но они не шли рядами, как бывает в европейских армиях, а ползли. Робер отлично понимал, что, не имея пушек, должен заменить их какою-нибудь тактикой, которая обезоружила бы английскую батарею. Он нашел способ атаки, вполне согласовавшийся с привычками чернокожих. Вытянувшись на земле, работая локтями и коленями, стрелки приближались медленно, но неустанно. Напрасно англичане открыли адский огонь, результат был самый ничтожный. Всем известно, как трудно стрелять в лежащего на земле человека! Чернокожие ответили на выстрелы. Загремела перестрелка по всей равнине. Стрелки все приближались, и не было возможности остановить их. Вот они доползли До холма, вскочили на стену, на заборы. Всюду крики, выстрелы… Англичане отстаивают каждую пядь земли. Вдруг страшный крик… Толпа чернокожих появилась в зелени садов.

— Стрелять! — командуют офицеры. Стреляют беспрерывно, без конца, но осаждающие все прибывают. Всюду мертвые, раненые… Египтяне проникли в дома и прилаживают у стен адские машины, потом отбегают и падают на землю. Ужаснейший взрыв! Потоки пламени вырываются из земли! Дома падают… Инсургенты взяли Эрмент. Через три часа все было кончено. Кровь, повсюду кровь, стоны, проклятия, лязг стального оружия!

Гольсон заперся в мечети с двухстами человек. Оттуда непрестанно летели гранаты.

Вдруг на площади появился парламентер, впереди которого шел человек, держа в руках белый флаг. Парламентеру завязали глаза и привели его к Гольсону.

— Вы не африканец, милостивый государь? — обратился к нему генерал.

— Я француз. Мое имя Арман Лаваред. Я двоюродный брат генерала Робера Лавареда!

— С чем вас поздравляю! — пробурчал Гольсон.

— Я пришел не для того, чтобы выслушивать похвалы, а чтобы сказать вам, что вы, генерал, и ваши бравые солдаты до конца с честью исполняли свой долг…

— Будьте уверены, что мы будем продолжать! — прервал его Гольсон.

— Напрасно! Вам поручено было задержать нашу армию, чтобы выиграть время и защищать ее до последней крайности… Посмотрите, одна деревня горит, в Эрменте не осталось англичан. Допустим, что вы запретесь в мечети. Ваше сопротивление не послужит ни к чему, результатом его будет только напрасная гибель двухсот солдат, которыми Англия может гордиться. А подобный исход едва ли понравится такому офицеру, как вы.