— Мы рассчитывали пробыть в отсутствии несколько недель, а между тем поход затянулся на целых два года. Наконец славное английское оружие покорило и привело к сознанию своего долга непокорное население Раджи-путана, и мы возвратились в Бомбей. Здесь меня ожидала страшная весть: оказалось, что за время нашего отсутствия город посетила чума; ребенок мои умер. Не помня себя от горя и отчаяния, я подрядила возницу, поспешив в деревушку Агхаабад. Здесь тоже вымерло почти все население; дома стояли пустые, сады заброшенные. С тревожно бьющимся сердцем вошла я в домик Ориеми. В нем было пусто, но цветник стоял в полном цвету; я стала звать ее, никто мне не отвечал. Я вбежала в сад и вдруг увидела, что у скамьи, под лавровым кустом, лежит женщина; лицо ее покрыто черными пятнами, она мертва. Я вглядываюсь в это лицо и узнаю Ориеми. Крик ужаса вырывается у меня из груди. Обезумев от страха, я бегу в домик, суюсь в одну, в другую комнату и натыкаюсь на детскую кроватку, заботливо завешенную белым пологом. Едва дыша, подымаю я этот полог и, — о счастье! О удивление! В кроватке не один ребенок, а два! Два маленьких мальчика, веселеньких, здоровеньких, прелестных; оба они, раскрыв глазки, смотрят на меня и улыбаются. Который же из них мой сын? Кто скажет мне? — Кругом смерть сразила все живое! — И этого ответа я ждала двадцать лет! Впоследствии я случайно узнала, что одна дама, француженка, бывшая заездом в Бомбее, отдала своего малютку на воспитание Ориеми и затем скрылась без вести.

— Что же мне оставалось делать? Вместо одного сына судьба дала мне двух; я взяла вас обоих, увезла с собой и с тех пор разделяла всегда свою любовь и ласку поровну между вами обоими. Оба вы стали моими Джонами, и так как у нас, англичан, это имя имеет два уменьшительных варианта: Джон и Джек, то я для отличия и стала называть вас так, любя в обоих вас моего маленького Джона.

Джек бросился на шею матери и стал крепко целовать ее, тогда как долговязый блондин стоял в раздумье и, видимо, готовился продолжать еще разговор, но резкими звонок помешал его намерениям.

— Сирдар зовет! — воскликнула мистрис Прайс и с поспешностью, весьма удивительной для столь полной особы, устремилась из кухни.

В большой зале, выходившей окнами в сад, находился Сирдар Льюис Бигген и с ним еще один господин.

Высокий, сухопарый и костлявый, с резкими чертами лица и белокурыми баками с проседью, главнокомандующий англо-египетской армией прохаживался по зале, потирая руки с самодовольным видом и поглядывая искоса на маленького господина, комфортабельно расположившегося в качалке.

Наружность последнего была крайне непривлекательна: лицо землистого цвета украшал крючковатый нос, на котором сидели темные очки, а над ними возвышался совершенно голый череп. При этом он был крайне неопрятен, весь в пыли и грязи, в сильно поношенном платье, лоснящаяся шляпа стояла подле него на полу.

Дверь отворилась, и на пороге показалась объемистая фигура мистрис Прайс, согнувшаяся в почтительной позе перед своим господином.

— Милорд изволил звонить? — сказала она.

— Да, моя добрая Прайс, я вас звал, чтобы сказать, что сегодня я желаю нарушить наш обычный порядок!

— Нарушить порядок? — чуть не остолбенев, повторила мистрис Прайс.

— Да, мы бы должны были завтракать через два часа, но служба Англии прежде всего, и потому я решился завтракать сегодня часом раньше. У вас, вероятно, найдутся различные запасы закусок, холодного мяса и дичи; все это вы сложите в корзины, добавив несколько бутылок хорошего вина, словом, все, что требуется для хорошего завтрака на две персоны. Впрочем, нет, не на две, а на три персоны, так как господин доктор заявил мне, что кушает всегда за двоих, а сегодня доктор Кауфман делает мне честь кушать со мной!

— Слушаю, милорд, завтрак на три персоны! Но почему же в корзинах?

— Потому, что я того желаю, милая моя, — да вот еще что, ваши оба сына при вас?

— Да, милорд!

— Прекрасно, в таком случае вы поручите им снести корзины в фургон сэра Джорджа Кауфмана на парадном дворе; пусть они подождут там моих распоряжений. Идите!

Мистрис Прайс поклонилась и вышла.

— Ну, вы довольны? — осведомился хозяин у своего гостя.

— Как нельзя более, генерал!

— Так постарайтесь, чтобы я также был доволен!

— О, вы будете, я в этом вполне уверен!

— Надеюсь, потому что если вы себе позволите подшутить с Англией в моем лице, то вся ваша репутация ученого не поможет вам; военный суд и казнь в 24 часа!

— Ну а если мои услуги окажутся тем, что я вам говорил? — спросил доктор.

— В таком случае я обещаю вам от имени милостивейшего короля вознаградить вас по заслугам!

— Если так, то я совершенно спокоен! — сказал неопрятный господин и, достав из кармана засаленную записную книжку, принялся заносить в нее какие-то цифры.

Между тем мистрис Прайс уже успела все собрать в корзины, которые благодаря ее стараниям были полны до верха.

Джон и Джек взяли каждый по корзине и вышли из кухни. Очутившись на дворе, оба брата оглянулись кругом.

— Где же этот дорожный фургон доктора Кауфмана? — спросил Джек. — Я нигде не вижу его, а между тем мама сказала: «на парадном дворе»!

— Да, она так сказала! — подтвердил Джон.

— Но ты сам видишь… — начал было Джек и остановился, так как на крыльце главного корпуса здания показался слуга в ливрее Сирдара. Это был уроженец Мальты, с умным и хитрым лицом, по имени Рокко.

— Рокко, — крикнул Джек, — где экипаж доктора Кауфмана?

— Я послан сюда, мистер Джек, чтобы препроводить вас к нему. Его отвезли на главную аллею сада, по приказанию Сирдара. Это презабавный фургон, вот увидите! — продолжал Рокко. — Я положительно недоумеваю, как он попал сюда?

— Что вы хотите этим сказать? — осведомился Джек.

— А то, мистер Джек, что, мне кажется, я уже видел этот странный фургон на Средиземном море!

— Фургон посреди Средиземного моря?.. Что за шутки!..

— Вовсе нет! Этот фургон ходит как по суше, так и по воде!

— Рокко, да ты над нами смеешься!

— Нет, нет… Посмотрите сами: его колеса снабжены лопастями, которые закладываются на спицы, но, по желанию, могут быть откинуты, как настоящие лопасти пароходных колес, и тогда фургон превращается в судно, при том еще в электрическое судно.

— В таком случае, этот доктор Кауфман великий изобретатель!

Слуга многозначительно усмехнулся.

— Просто ловкий человек, ничего более! — сказал он. — Ведь, вам известно, что я служил раньше матросом на судне, крейсировавшем между Марселем, Бриндини и Александрией, и вот, во время одного из наших рейсов, мы подобрали странного вида судно, на котором находился французский экипаж и одна молодая гречанка, владелица этого судна, по имени Анахарсия Таксиди. Судно свое она называла карроварка, то есть фургон-барка. Пассажиры и экипаж этой карроварки были приняты на наше судно, а самое судно взято нами на буксир. Ночью оказалось, что кто-то перерезал буксирный канат, и чудесная карроварка исчезла, а вместе с нею исчез и один пассажир третьего класса, записанный на нашем пароходе под именем Отто Скоппен.

Рокко смолк, и на лице его изобразилось как бы чувство какой-то нерешительности.

— Что с вами? — спросил Джек.

— А то, — ответил едва слышно Рокко, — что этот гость Сирдара, этот новый его приятель, ученый доктор Джордж Кауфман, тот же Отто Скоппен! Я узнал его, а его фургон и есть та самая карроварка, которую я видел тогда!

Тем временем, обогнув правый флигель резиденции Сирдара, молодые люди, в сопровождении Рокко, дошли до широкой аллеи, разделявшей сад на две половины и упиравшейся в резные ажурные ворота, на которых были изображены те же фигуры, что 4 тысячи лет тому назад украшали пилон храма богини Гатор.

Действительно, посреди аллеи стоял странного вида фургон, напоминавший те длинные вагоны, какие случается видеть в поездах европейских экспрессов. Весь он был сделан из выгнутого толя, на весьма массивных колесах, из которых шесть передних были незначительного диаметра, тогда как два задних были чуть не втрое больше остальных и походили на пароходные колеса, с отведенными назад и заложенными вдоль спиц лопастями.