Кроме политического значения страна эта является резервуаром, который питает и орошает поля феллахов.[8] Тихо дремлющие в своих берегах воды — это капитал и жизнь Египта.

Печальная страна! Повсюду лагуны, бесконечная сеть каналов. С одной стороны, водяные растения, тростник, бамбук в шесть-семь метров вышины, с другой — голая поверхность воды, свинцового оттенка без признака растительности, под горячими лучами южного солнца.

Бесчисленные островки, песчаные или каменистые, тянутся архипелагом или разделяются между собой озерами. Там, в полной неприкосновенности, обитают крокодилы, бегемоты, буйволы с искривленными рогами, чувствуя себя полными хозяевами этой уединенной местности.

Страшная, постоянно свирепствующая здесь лихорадка охраняет их от вторжения человека.

Сюда, в эту пустыню, привел отважный Маршан своих спутников. Здесь поселился Робер Лаваред со своим двоюродным братом Арманом. Около них приютились Оретт, Лотия, Нилия, Джек и все те, кто бежал из Египта.

На узкой полосе земли, окруженной каналами, расположены их палатки.

Робер и Арман стоят на берегу и смотрят на разворачивающееся перед их глазами зрелище.

Курьезное зрелище!

Огромная топь представляет собой кишащий человеческий муравейник.

Ее непрестанно бороздят лодки, плоскодонные пироги, управляемые белыми и черными гребцами, воинами разнообразного африканского населения.

В руках у них кирки, лопаты, ломы европейского или местного производства.

В пять недель эти рабочие, из чувства патриотизма и страстной жажды свободы, совершили гигантскую работу.

Они преградили путь водам Белого Нила и Бахр-эль-Газаль; заставили их течь к центральной площади, на другом конце которой стотысячный отряд солдат Робера прорыл им путь к реке Конго.

Среди лодок, плотов быстро скользят по воде люди; на ногах у них надето что-то вроде лыж. Эти приспособления снабжены воздушной камерой, похожей на велосипедную.

— Эти «водяные башмаки» удивительны! — замечает Арман Лаваред. — Чудо свершилось, человек ходит по воде!

— Благодаря господину Обри! — отвечает Робер. — Этот изобретатель, несмотря на насмешки, продолжал свои опыты на берегах Ла-Манша и успел доказать, что изобретенный им прибор дает возможность свободно держаться на поверхности воды.

— Честь и слава Обри!

— Эти «водяные башмаки» окажут нам серьезную услугу в стране, столь обильной водой. Теперь самое главное сделано. Через неделю, Белый Нил и воды Бахр-эль-Газаля изменят свой путь. Если бы Менелик сдержал обещание и отвел бы воды Голубого Нила до впадения его в Индийский океан, страна сделалась бы необитаемой. Англичане должны были бы отступить. И подобный успех имел бы, конечно, сильное нравственное влияние на наших солдат. Два месяца тому назад у меня была беспорядочная толпа, составленная из населения Нильской долины. Только египетские отряды имели кое-какую военную организацию. Теперь у меня уже сносное войско, через несколько недель ты увидишь, на что способны эти солдаты! Вся наша пехота будет вооружена ружьями, артиллерия заставляет желать лучшего, но у англичан есть пушки, и мы их возьмем!

При этих словах француз гордо поднял голову. Это был не прежний улыбающийся турист.

Вместе с серьезностью принятых на себя обязанностей он словно вырос и, как главнокомандующий, думал обо всем и о всех.

Арман нисколько не изменился, он оставался тем же насмешливым, беспечным журналистом.

Выслушав Робера, он разразился громким смехом.

— Да, ты возьмешь пушки, если доберешься до них… и я возьму тоже! Но я не вижу способа сделать это!

Заметив вопрошающий взгляд Робера, он продолжал:

— Ну, хорошо! Ты обратишь берега Нила в пустыню. Англичане, лишенные воды, должны будут отступить — прекрасно! Но как же ты будешь преследовать их с тысячным войском? Ведь у тебя также не будет воды!

— Ошибаешься, у нас будет вода!

При этом неожиданном ответе Арман сделал удивленный жест.

— Черт возьми! — пробормотал он. — Как же это? Ты удалишь воду, и все-таки она будет у тебя? — и, раздраженный улыбкой Робера, добавил:

— Объясни мне это!

Робер покачал головой.

— Нет. Завтра мы отправимся в экспедицию, и ты увидишь сам!

— Я буду скромен…

— Генерал также обязан быть скромным!

Парижанин захохотал.

— Ты серьезно считаешь себя генералом?

Но его веселость скоро исчезла.

Жених Лотии был серьезен. Его глаза, устремленные на друга, смотрели странным, повелительным взглядом.

— Могу ответить тебе, что каждый француз — солдат в душе, но это, конечно, не убедит тебя. Послушай, — продолжал он с чувством глубокого убеждения в голосе, — с тех пор, как мы покинули Каир и доктора Георгия Кауфмана, я много думал. Я пугался той грандиозной роли, которую обстоятельства заставили меня принять на себя. Я — кассир торгового дома Брис и Мольбек — превратился в командира стотысячного войска, мелкий служащий взял на себя задачу бороться с могущественной нацией. Исторические примеры несколько утешают меня. Французы — величайшая из наций, обязана этим только своему сердцу, способному воодушевляться благородной идеей…

— О! Это что-то новое!

— Ты сомневаешься? Выслушай меня! Вспомни Жанну д’Арк! Она явилась и зажгла сердца французов. Франция была спасена, потому что полюбила скромную героиню, которая пожертвовала «кровью своего сердца ради угнетенных!» У меня есть Лотия. Она, ее вера в успех дела сделала меня генералом. Франция и Лотия — этот священный девиз — разбудили во мне твердую волю, способность к самопожертвованию! Я не подозревал в себе этих свойств, живя в Париже. Появился долг, и мой горизонт расширился, я понял, какие огромные ресурсы для войны природа дала в мое распоряжение. Сердце француза сказалось!

Робер произнес это так просто, что Арман почувствовал себя растроганным и протянул ему руку.

— Значит, ты решил вопрос о воде?

— Да!

— Ты меня почтишь своим доверием?

— Завтра мы поедем вместе!

— Хорошо, а пока вернемся к нашим друзьям!

Они покинули свой наблюдательный пункт и вернулись на островок.

Около большой палатки сидели Оретт, Лотия и Нилия. Против них сидел Жак, оживленно разговаривавший, к великому удовольствию Норе, который повторял все его малейшие жесты. Несомненно, разговор был так интересен, что наши друзья подошли никем не замеченные.

— Конечно, — говорил Жак, — английская раса дала мне добрую мать, любящих друзей. Я был бы неблагодарным если бы поднял оружие против нее!

— Тогда, — прервала его насмешливо Лотия, — что вы делаете здесь?

— Я представляю собой хранителя французского знамени, развевающегося над палаткой генерала!

— А когда это знамя двинется против британских войск?

— Я последую за ним!

Молодые женщины засмеялись, а невеста Робера шутливо спросила:

— Вы будете сражаться с вашими соотечественниками?!

Жак покачал годовой.

— Вовсе нет. Моя обязанность сопровождать трехцветное знамя. Это я могу делать, не сражаясь с неприятелем, которому я многим обязан. Вместо оружия у меня будет тросточка. Таким образом, я удовлетворю чувство чести. Я отдам свою жизнь из патриотизма и не буду защищать ее… из благодарности!

Робер подошел к нему и, ласково положив ему руку на плечо, серьезно произнес:

— Прекрасно, сэр Жак, вы говорили, как человек с сердцем, и впредь поступайте так, как посчитаете нужным. Я очень счастлив видеть вас здесь!

Повернувшись к Арману, он добавил:

— Еще один доброволец на мое счастье, и этим мы обязаны мадемуазель Нилии!

Молодая девушка покраснела и сделала отрицательный жест, но Робер успокоил ее.

— Не защищайтесь… Разумеется, все мы ничего не понимаем из рассказов нашего друга Жака. Вы не сохранили ни малейшего воспоминания о ваших разговорах с ним. Тут есть тайна, которую мы выяснили!

— Во всяком случае, — заметила Оретт, — Нилия не может жаловаться. Она свободна…