Впрочем, Джек вскоре разъяснил им все, сообщив о своих опасениях относительно жизни Робера Лавареда, рассказал о тайне, кроющейся в стенах карроварки, и о драгоценных сведениях, добытых им вчера от Нилии. Арман и обе женщины горячо благодарили его.

Тогда, пользуясь благоприятной минутой, Джек обратился к ним с просьбой сделать его орудием спасения Робера Лавареда.

— Он по моей вине томится в тюрьме, и я не успокоюсь до тех пор, пока не спасу его, даже ценою своей собственной жизни! — говорил юноша.

Те были очень тронуты таким самоотвержением с его стороны и обещали исполнить его просьбу.

— Ваше предложение помочь нам пришлось как нельзя более кстати, — заметил Арман. — Хотя я хорошо владею английским языком, но все же в выговоре у меня слышится иностранный акцент, который привычное ухо легко может отличить, тогда как вы…

— Прекрасно! Однако уйдемте отсюда! Я боюсь, чтобы кто-нибудь не узнал вас! Ведь у вас есть, наверное, какое-нибудь пристанище в городе, где вы можете считать себя в безопасности?!

— Да, конечно, мы остановимся в доме копта Кедмоса, так как там нас никто не станет искать!

— Ну, так идите же туда и по возможности не показывайтесь на улице, а завтра я зайду к вам, и мы решим наш план кампании!

Джек с облегченным сердцем вернулся домой и, к своему удивлению, заметил необычайное оживление, царившее в резиденции Сирдара, и выражение радости на всех лицах.

— Что у вас тут такое происходит, матушка? — спросил Джек, входя в кухню.

— А, это ты, мой возлюбленный Джек, откуда ты?

— Я гулял!

— И неужели ты не видел, все кругом торжествуют и ликуют! Ведь призрак египетского восстания исчез навсегда. Из Англии получены депеши, Сирдара все поздравляют; он возведен в высший чин, и ему дарованы новые знаки отличия. Сегодня он дает обед начальникам отдельных частей, и знаешь ли, что он мне сказал? Он сказал, что не забудет моих сыновей, и приказал мне прислать вас к нему завтра поутру за получением награды, достойной вашего поведения. Вы получите оба высочайшую благодарность, в этом я нисколько не сомневаюсь. А я вставлю их в золотые рамки и повешу на стене на самом видном месте. Да, да, мой голубчик. Мало того, правительство признало доводы лорда Биггена, и Робер Лаваред признан виновным в государственном преступлении, а на послезавтра созывается военный суд, он разберет его дело, и затем приговор будет приведен к исполнение в течение двадцати четырех часов… — повествовала мистрис Прайс, захлебываясь от удовольствия, между тем как сын слушал ее ни жив ни мертв. «Что теперь делать? — думал он. — Каким образом спасти Лавареда?»

В это время поваренок кстати отозвал мистрис Прайс, и Джек, воспользовавшись суетливым замешательством, произошедшим около плиты, поспешил выйти из резиденции Сирдара и спешным шагом направился к дому Кедмоса, чтобы поделиться со своими друзьями полученными им сведениями и посоветоваться относительно того, что теперь оставалось делать для спасения Робера.

— Я узнал чрезвычайно важное, — произнес Джек, входя в комнату, где находились его друзья. — Правительство утвердило смертный приговор!

— Я это уже слышал! — сказал Арман. — Но что из того, если этот приговор не будет приведен в исполнение, и Робер улизнет от своих тюремщиков накануне своей казни?! Видите эти планы, разложенные здесь, на столе? Вот это здание принадлежит мистеру Бобинову, вот здесь, под этим местом его сада, находится подземный каземат Робера. Теперь слушайте дальше: мистер Бобинов ожидает на этих днях приезда своего кузена из Вальверри, маленького местечка в графстве Ланкастер, в Англии, причем имеется в виду брак между этим молодым человеком и мисс Деборой Бобиновой, сухопарой и весьма некрасивой старой девой, очень романической и чувствительной, но столь же скупой, как ее отец. Альбэрам Костер, как зовут молодого человека, прибыл уже вчера вечером, но его похитили наши друзья, и в настоящее время он находится в одной загородной вилле, пониже Булака, под надзором надежных людей, которые не дадут ему бежать. Так вот, сэр Джек Прайс объявит завтра своим домашним, что намерен отправиться на несколько дней в Александрию или куда угодно и приготовит свой чемодан и дорожные вещи, а сам явится сюда и, получив от меня подробные наставления, предстанет перед мистером Бобиновым в качестве Альбэрама Костера!

— Прекрасно, но я, быть может, нисколько не похож на Альбэрама Костера?

— Пусть это не смущает вас: старик не видел его с тех пор, как ему было шесть лет! Все же остальное я вам сообщу завтра, а пока идите себе домой!

Между тем мистрис Прайс в сильном волнении металась от своих кастрюль к дверям кухни и от дверей к кастрюлям, встревоженная таким неожиданным исчезновением своего сына. Увидя возвратившегося Джека, она всплеснула руками и громко вскликнула:

— Ну, слава Богу, ты цел и невредим, дитя мое! Где же ты был?

— Я гулял, мама!

— Опять гулял! Да ведь ты же гулял целое утро и теперь опять… и в такую жару! Ты, право, напоминаешь мне твоего отца, когда он был моим женихом. Но то было дело другое. Он намеревался жениться на мне… А ты… да неужели же и ты?.. Вот теперь я начинаю догадываться! Да, да… вот почему ты все это время ходишь такой задумчивый и озабоченный… Ах, Джек! Мой дорогой Джек… так и в твоем сердце расцветает нежный цветок супружеского счастья! — и она бросилась растроганно обнимать и целовать его.

Эти слова смутили молодого человека, и легкая краска стыдливого румянца залила его щеки; да, этот нежный цветок любви и счастья начинал расцветать в его душе. Нилия, таинственная, бесподобная Нилия, эта девушка была его мечтой и счастьем и мукой его жизни. Да, но что мог он ответить почтенной мистрис Прайс.

Его смущение, его волнение не укрылись от зорких глаз любящей матери и, не дожидаясь его ответа, она продолжала:

— Я вижу, что угадала… так значит, у моего милого Джека имеется a sweet-heart.[4] Ну, скажи мне, по крайней мере хороша ли она собой?

— Ни одна женщина не может быть лучше ее! — прошептал Джек, думая о Нилии.

— Так ты сознаешься, мой милый мальчик! Ну, познакомь же меня с ней. Не правда ли, ты представишь ее мне при случае. Если можно, завтра же… да?

— Да, да, но только не завтра, дорогая мама, завтра я должен предпринять небольшое путешествие, которое задержит меня на несколько дней. Мне надо представиться ее семье и получить разрешение открыто ухаживать за ней.

— Куда же ты хочешь ехать? — спросила мистрис Прайс.

— В Александрию! — сказал на удачу Джек. — Но не расспрашивайте меня больше ни о чем; когда я вернусь, вы узнаете обо всем.

Бедняжка лгал, и слезы наворачивались ему на глаза: эта мнимая поездка в Александрию должна была стать долгой разлукой с той, которую он привык считать матерью, и эта разлука была для него так тяжела, что он обхватил шею мистрис Прайс обеими руками и склонил свою голову к ней на плечо.

Она ласково прижимала его к своей груди, шепча:

— Мой Джек, дорогой мой мальчик! Я от души желаю, чтобы ты был счастлив. Поезжай с Богом, но возвращайся скорее, потому что мне без тебя скучно. Я так люблю видеть перед собой твое доброе, милое лицо!

Но в это время раздался звонок, созывающий к обеду, и мистрис Прайс кинулась к своим кастрюлям и сотейникам.

За хлопотами и заботами по своей поварской части мистрис Прайс не удалось самой приняться за свой обед ранее десяти часов вечера. Джон давно уже пообедал, а Джек дожидался ее, чтобы отобедать вместе с нею. Мало того, он весь вечер всецело посвятил ей; ведь это был последний вечер перед долгой, долгой разлукой, так как со следующего дня он вступал на новый, совершенно неизведанный путь жизни, порывая навсегда со всем своим прошлым.

Наконец пришло время ложиться спать. Простившись со своей приемной матерью, Джек вернулся в свою комнату и, зарывшись лицом в подушки, долго рыдал. Поутру, едва только пробило восемь часов, Джон вошел в его комнату.