Алиса спустилась в помещение для богослужений, и епископ Кейнс поманил ее вперед. Она преклонила колени перед алтарем, после чего исчезла из виду, сев вместе с родителями на переднюю скамью.

Дверь за спиной Фенна снова открылась; когда повернулась ручка, монахиня, стоявшая перед входом, отступила в сторону. Вошел отец Хэган в ярком одеянии для мессы. За ним следовал монсеньер Делгард, как обычно, в черном. Первый священник пересек помещение, держа в руках укрытый кубок и опустив глаза Монсеньер Делгард, проходя мимо Фенна, кивнул.

Оба прошли к алтарю и встали позади него, лицом к собравшимся. Фенн заключил, что Делгард в отсутствие ассистента будет прислуживать отцу Хэгану. И снова выражение лица последнего встревожило репортера Хэган выглядел донельзя изможденным и нездоровым. Он поставил кубок на алтарь, и даже с того места, где Фенн стоял, была заметна неуверенность в его движениях. Священник, наклонившись над алтарем, не отрывал глаз от кого-то сидящего перед ним. Фенн знал, что отец Хэган смотрит в лицо Алисы Пэджетт.

Несколько секунд Хэган не двигался, потом словно вспомнил, где находится, и служба началась.

К тому времени Фенн уже стал привыкать к мессам и с облегчением понял, что эта будет короткой. Но как ни коротка она была, он вскоре начал озираться по сторонам, совершенно не тронутый самой службой. Дневной свет этого утра, серый и унылый, лился в молельню через широкое окно в крыше, проделанное, вероятно, при перестройке гаража. Стены из грубого кирпича были покрашены глянцевой белой краской, а пол покрывали узорчатые плитки. В молельне не было окон, и только массивная дверь вела в монастырский двор. Собравшиеся, направляемые монахинями и присутствующими служителями церкви, отвечали на обращения священника, а Фенн старался отслеживать процедуру по книжке молитв, оставленной ему монахиней, которая разносила кофе. Несколько раз он сбивался и в конце концов оставил свои попытки. Было трудно понять, чем этот еженедельный ритуал привлекал таких, как: Сью, которая была уравновешенной, чувственной и волевой женщиной, к тому же довольно остроумной и совсем не глупой. Что же могло зацепить ее во всем этом?

Что-то привлекло его взгляд. Внезапное движение наверху. Фенн посмотрел на стеклянную крышу и улыбнулся. По наклонному запотевшему стеклу пробиралась кошка. Она остановилась, и силуэт головы стал больше: кошка старалась заглянуть через мутное стекло. Она поставила передние лапы на плоскость и помотала головой. На какое-то время ее тело словно застыло, потом она спустилась по наклонному стеклу и села, так что в поле зрения осталась лишь ее верхняя часть.

Фенн и другие репортеры вместе с остальными опустились на колени и замерли в напряженном внимании, а когда сидящие встали, все вместе для приличия присоединились к хору. Как понял Фенн, это делалось не из почтения к службе, а ради хорошеньких монахинь, которые могли обидеться, если присутствующие не придерживались установленного ритуала. Раздался звон колокольчика, и все склонили головы. Фенн, ощущая неудобство от стояния на коленях, понял, что пришло время для причащения, и приподнялся, уверенный, что в данный торжественный момент никто этого не заметит. Тишина в помещении смущала. В церкви гулкое эхо, шум движений в толпе, голоса детей и покашливание нарушали истинную тишину, но в маленькой молельне ничто не заглушало даже урчания в желудке.

Отец Хэган встал перед алтарем, держа в руках кубок и другие атрибуты причастия. Глаза его были почти закрыты.

Фенн видел, как епископ Кейнс нагнулся и что-то прошептал Алисе. На мгновение она замерла, и ему пришлось шепнуть снова. Девочка встала, ее белокурые волосы отсвечивали золотом, а белый ободок представлялся бабочкой в пшенице. Алиса казалась хрупкой, совсем маленькой, и Фенн ощутил волнение за нее. Она столько пережила, бедняжка, и он удивился, как она сумела сохранить такое спокойствие.

Девочка, по-прежнему не двигаясь, смотрела на священника.

Мать тронула дочь за руку, но Алиса не обратила на нее внимания. В конце концов встала мать-настоятельница и подвела девочку к отцу Хэгану. Священник посмотрел сверху вниз на маленькую фигурку, и его глаза расширились. Рука его, протягивающая облатку, заметно дрожала.

Фенн нахмурился, заметив, как напряжен священник. «Боже, — подумал репортер, — да он же боится! Что так могло его напугать?».

Алисина голова чуть отклонилась назад, и девочка открыла рот. Священник поколебался, потом словно решился на что-то и положил облатку Алисе на язык.

Ее голова склонилась, и на мгновение оба, девочка и священник, замерли.

Потом по ее маленькому тельцу прошла дрожь. Алиса упала на колени и издала натужный звук. Рвота хлынула на пол. На туфли священника. На его белые одежды.

— Святой отец, вы почти не притронулись к супу. В нем чего-то не хватает?

Священник вздрогнул и посмотрел на Саутворта.

— Я? Гм… нет, конечно нет. Просто я не очень проголодался.

Саутворт с очевидным облегчением вздохнул.

Епископ Кейнс добродушно рассмеялся:

— Клянусь, вы таете прямо на глазах, Эндрю. Давайте, давайте, поешьте, нужно есть, если хотите одолеть грядущие месяцы.

Отец Хэган снова взял ложку и опустил ее в грибной суп, его движения были медленны, рассеянны. Епископ Кейнс и монсеньер Делгард обменялись беспокойными взглядами.

— Вы все еще нездоровы? — тихо спросил Делгард.

Другие за столом с интересом смотрели на священника Его здоровье в последние недели резко ухудшалось, но перемена в последнюю ночь была особенно явственна.

Отец Хэган поднес ложку к губам.

— Наверное, просто холодно, — проговорил он неубедительно.

— Может быть, отвезти вас домой?

— Нет. Наша сегодняшняя дискуссия очень важна.

Епископ Кейнс вытер салфеткой губы.

— Не настолько, чтобы не позволить вам лечь в теплую постель. Думаю, так вам было бы лучше, Эндрю.

— Я лучше останусь.

— Что ж, ладно. Но я настаиваю, чтобы завтра же вы непременно обратились к доктору.

— В этом нет нужды…

— Непременно, — повторил епископ.

Отец Хэган кивнул и положил ложку. Он откинулся на спинку, ощущая странную удаленность от остальных. Порой казалось, что он смотрит в телескоп с другой стороны. Даже голоса, казалось, доносились откуда-то издалека.

Он взглянул на репортера, сидящего на другой стороне круглого стола, между владельцем гостиницы и епископом Кейнсом, и снова спросил себя: зачем они связались с этим человеком? Фенн не был католиком и с виду не проявлял ни малейшего сочувствия к религии. Ради объективности, сказал епископ Кейнс. Им нужен кто-то вроде этою Фенна, агностик, чтобы объективна написать о Бенфилдских чудесах, кто-то без предубеждений, вызывающий вследствие этого больше доверия. В конце концов, он опишет чистые факты — вот и все, больше ничего не нужно, поскольку сами факты могут убедить и, возможно, обратить в веру.

Прислушается ли к нему этот молодой репортер? Захочет ли услышать? И что он, Хэган, может сказать ему? Чего он испугался? Испугался ребенка? Испугался… чего? Ничего. Бояться было нечего. Совершенно нечего…

—..Алиса чувствует себя хорошо, — говорил епископ Кейнс. — Боюсь, все эти вчерашние волнения оказались для нее чрезмерными. Ее личный врач провел всеобъемлющий осмотр и заверил, что беспокоиться не о чем. У нее слегка поднялась температура, и все. Что ей сейчас нужно — это несколько дней тишины и покоя.

— Рад это слышать, — сказал Саутворт. — Вчера она заставила нас всех поволноваться. Хорошо еще, что все это не произошло в церкви Святого Иосифа, на виду у всех. С вашей стороны было мудро, если можно так выразиться, епископ, — поместить девочку в монастырь.