Коту восемь лет. Он живет в квартире моего хорошего знакомого, где я частенько бывал. Знакомый — нейрофизиолог. Отсюда и кличка кота, так как аксон — это нервное волокно. Восемь лет — возраст для кота более чем зрелый, Аксон же выглядел чистой воды подростком. Веселым, игручим, даже заигрывающимся порой. Дело в том, что ничего, кроме квартиры, где живет, и людей, что в ней бывали, Аксон в своей жизни не видел. Не будучи отягощен семейными да и вообще жизненными заботами, взрослым он так и не стал. Такое, знаете, очаровательное, пушистое, с очень мягкой, очень черной матовой уютной шерстью существо.

Квартиру, в которой живет, кот явно считал своим гнездом. После ухода гостей, которые нередко бывали в этом хлебосольном и симпатичном (в первую очередь, конечно, своими хозяевами) доме Аксон оставлял у порога маленькую такую лужицу. Как бы закрывал визит, стирая следы чужака, причем процедура эта отнюдь не была автоматической. Так, спустя некоторое (совсем не малое) время нашего знакомства я узнал, что вчера после моего ухода Аксон обнюхал прихожую и не стал маркировать мой уход. Его поведение однозначно объясняло суть дела: отныне он считал меня своим. И, знаете, было лестно.

Однажды в квартире появилось зеркало. Обычное такое, но довольно большое для настольного. Ну, кот прыгнул на стол, чтобы обследовать новинку. Чувствовал он себя в квартире хозяином, так что сразу его никто не шуганул. Подошел Аксон к зеркалу и увидел… супротивника, похоже, увидел. Во всяком случае, поведение Аксона выглядело именно так.

Аксон изобразил угрозу. Противник ему ни в чем не уступил. И поехало представление в жанре пантомимы. И вдруг посреди спектакля, наполненного разного рода финтами, позами и уловками, Аксон, сочинив некоторый отвлекающий маневр вроде обманного движения в боксе, рванул за зеркало.

Вновь оказавшись перед зеркалом, он уже выглядел несколько ошалевшим. Уж как он был быстр, а противник оказался еще быстрее. Но — это же с ума сойти! — исчезнув, как дым, он вновь обнаружился перед Аксоном, как только тот вернулся к этой идиотской плоскости.

И вот тут произошло нечто совершенно невероятное. Кот медленно-медленно приблизился к зеркалу. Какое мужество ему, наверно, понадобилось — ведь и противник приближался к нему! Почти прислонившись к поверхности стекла, Аксон вдруг быстро помахал лапой за зеркалом!

Никого!

Кот буквально обалдел. На морде его было такое изумление, даже и страх, пожалуй, что не рассмеяться было уже невозможно. Аксон ничего не слышал. На неверных, подгибающихся лапах он добрался до края стола и, неловко свалившись, все так же полуползком забился под диван. И не показывался оттуда до позднего вечера.

Со временем, однако. Аксон вполне освоился с зеркалом, оценил свою внешность и частенько любовался собой, трогая лапкой свое изображение.

Проявления кошачьего ума многообразны. Упорства, впрочем, тоже.

Хорошо, если где-то пристроился Барсик, который жил под нашими окнами более двух лет. Вот был кот! Чем-то Прошку напоминал. Умом, наверно.

Жили мы тогда на первом этаже, и у кухонного окна была крыша входа в подвал. Здесь-то мы и кормили бродячих кошек, не имея возможности пустить их в дом (у жены аллергия).

Пришел Барсик, как и другие, ниоткуда. Стали подкармливать и его. У нас на крыше этой и чашечки всевозможные стояли. Для питья, например. Через очень короткое время это был уже Барсик, настолько явно он среди других выделялся. Кот в общем-то обычный. Серый, пушистый (действительно, выходит, что-то общее с Прошкой можно углядеть). Примерно Прошкиного роста и веса. Обычный кот, а вот сразу обратил на себя внимание.

Говорят, красота в глазах. Или там еще в чем того же рода: цвете шерсти, например. Все это справедливо, конечно, но настоящая красота проявляется в движении. В поведении. Да и разве у человека не так же? Как нелеп бывает иногда стоп-кадр! Причем где? — в балете, в художественной гимнастике.

Барсик красиво двигался. В нем культура была видна. Порода. Уважение к себе. И к другим. Да и бывает ли уважение к себе без уважения к другим? И наоборот. Вряд ли.

Раньше Барсик, наверно, жил дома. Даже наверняка. Это было видно, например, по тому, как он ел. Понятно, что, встретив такое понимание с нашей стороны, Барсик пожелал сменить прописку. Перейти из ранга бродячих в ранг домашних. Что же, пришлось и ему нас понять… И он очень четко усвоил границу, до которой еще улица, за которой уже дом. Время от времени он испытывал нас. Поднимал лапу над брусочком на подоконнике, который служил этой условной границей, и поглядывал на нас, вроде как говоря: «А вот я сейчас вперед пойду». Для прояснения ситуации достаточно было определенным тоном сказать: «Барсик». И он очень ловко, словно иного и не предполагалось, ставил лапу снаружи. Укладывался там, подпирая боком границу, и самозабвенно мурлыкал.

Постепенно Барсик овладел подоконной ситуацией и незаметно, без особого шума словно бы очертил около окна зону, которая была его и только его территорией. Другие кошки туда не допускались. Не допускались даже ночью, потому что, великолепно развалившись, спал Барсик здесь же, под окном. Все тот же кусок кошмы был постелен и ему.

Однажды зимним вечером мы с женой шли из магазина с полными сумками. Около подъезда — Барсик. Увидел он нас, кажется, раньше, чем мы его, потому что мы-то его узнали, когда он уже двигался к нам своим танцующим шагом.

— Барсик! — полуудивленно и полуобрадованно сказали мы. — Ты что здесь делаешь?

Дело в том, что Барсик ходил на прогулки куда-то в другие места, не к подъезду. А мы так и вовсе общались с ним только под нашими окнами, куда он однажды даже мышь принес, наверно, чтобы показать, что он не дармоед. И вдруг такая встреча.

Словно старого знакомого в другом городе встретить, он кажется много ближе, чем в обычных условиях, где, может, все и общение-то заключалось в строго риторическом вопросе: «Как дела?» А тут Барсик, уже два года почти наш личный кот.

Барсик приветственно выгнул спину, поздоровался, ласково мяукнув, и обследовал сумки, из которых пахло всякими разными вкусными вещами.

— Да, Барсик, — сказали мы, — будет вкусно. Приходи. И Барсик убежал.

— Ну смотри, — сказал я жене, — сейчас ты увидишь, что такое кошачий ум. Помнишь, я тебе о Прошке рассказывал?

Когда мы вошли в кухню, Барсик был уже у окна.

Обращаю внимание читателя вот на что. О кошках говорят, что они привязаны не к хозяину, а к дому. Не знают, мол, они хозяина. Барсик знал нас. Знал самым настоящим образом. Ведь он никогда не видел нас в зимней одежде, во всех этих лохматых шапках, тяжелых пальто и т. п. И тем не менее узнал сразу, до того как мы с ним заговорили. И пошел к нам. Он знал, что мы те самые странные полухозяева, рядом с которыми он кормится. С которыми общается. У которых почти что живет.

И еще. Ведь Барсик убежал от нас после моих слов. И от нас и от наших сумок. А просто, свято выполняя правила игры, он быстро сориентировался в сути дела и понесся вокруг дома, чтобы опередить нас и ждать, вглядываясь в темную кухню.

Хороший был кот, славный, свой. Долго мы ждали его, когда он пропал. Не дождались.

Остается надеяться, что ему хорошо живется.

Говорят, что индивидуальность животных возникает, как проекция хозяина. Может быть. Даже наверное. Единственное, что в этой связи хотелось бы уточнить, так это то, что кошка (или собака) сама выбирает, что у кого ей брать. При такой постановке вопроса индивидуальность животных представляется вроде как несколько произвольной. Да и почему бы нет, если те же кошки вполне выживают и без помощи человека, бок о бок с которым перед этим долго жили. Я при этом не имею в виду кошек вроде Василия Иваныча, живущих пусть и не с человеком, но все-таки рядом с ним. Нет, речь идет о кошках, живущих хотя и в небольшом, но отдалении от человека.