Год от года все меньше остается в лесхозах, в заповедниках уединенных лесных кордонов, забываются их названия. Лесники и егеря предпочитают жить в поселках. Но всегда на таких кордонах складывается особый уклад жизни. На каждом — свой, и различий может быть много — в зависимости от вкусов «населения». А сходство, пожалуй, в одном: люди и четвероногие обитатели этих маленьких мирков не только трогательно дружны между собой, но и с явным радушием встречают новичков, быстро к ним привыкают и начинают считать своими. Эта дружелюбная обстановка, в свою очередь, меняет настороженность новоселов на доверие. Тут чаще видишь безобидную игру, уступку чужим желаниям, защиту или помощь, нежели пустяковый конфликт, а тем более настоящую ссору. Многое, конечно, зависит от человека, но часто собаки, кошки, козы и прочая живность, предоставленные большую часть времени самим себе, устанавливают между собой отношения, в которых нет и намека на неприязнь.
Так и у егеря Михаила Стародубцева собралась на дворе довольно пестрая звериная компания. Были козел и коза с козленком, черным и блестящим, словно мытый сосновый уголь. Жила босяцкого вида, немытая и нечесанная, но молодая и веселая болонка, которая была бы находкой для любого цирка. Ее свободе постоянно и откровенно завидовала симпатичная рыжая дворняжка — страстный и плутоватый курокрад, сидевшая по этой причине на цепи даже в праздники. Другой пес, огромный и косматый полукровок, тоже гремел цепью, то и дело взлаивая за сараем хрипловатым басом. Его злость воспитывалась и береглась для осенних кабаньих охот, а к охране пасеки, которая была доверена ему на лето, он относился с нескрываемой халатностью. Еще были корова с теленком и желтоглазый, черный-пречерный, цветом под стать козленку, кот.
У всех, кроме кота, были самые заурядные клички. К коту же чаще всего обращались с коротким «эй!». Но как раз он-то и являлся центральной фигурой на усадьбе: невозмутимый и смелый, не терявшийся в очень сложных ситуациях, умевший быть и строгим и снисходительным и знавший куда больше, чем знают коты всех пород и мастей. Стародубцеву кот достался от прежних хозяев кордона. Чуть ли не полгода кот жил в одиночестве, пока в его доме не поселился новый постоялец со своей четвероногой свитой и множеством домашней птицы. Знакомство было коротким и без всяких условий.
Летом ли, зимой ли егерь редко отправлялся в обход охотничьих угодий без кота. Иногда третьим с ними отправлялся козел. Осенью он словно бы торопил человека, не дожидаясь приглашения: лес был полон желудей, и козел шел впереди, подбирая их на ходу с тропинки. Но как только ложился снег, у козла пропадало желание уходить со двора, хотя двора, как такового, на кордоне не было. Не было ни ворот, ни забора, а стоял у колодца кусок штакетника, на котором летом сушили крынки и банки из- под молока, а также валенки.
На этих ответственных обходах кот каким-то образом гасил в себе врожденную охотничью страсть и обращал на маленьких пернатых и четвероногих обитателей леса не больше внимания, чем козел. Трусил ровной рысцой посередине, лишь изредка оборачиваясь на ходу словно бы с молчаливым вопросом: «Правильно идем?» Хаживал в лес и в одиночку и подолгу спал после. Как-то, спасаясь от волков, отсиживался осенней ночью на старой груше. Полдня прятался под непролазно-колючим кустом шиповника от пары злых воронов, которые в первый раз привели на опушку четверку воронят-слетков. Во всю кошачью прыть удирал от кабанов, столкнувшись с ними на звериной тропе.
Его всегда можно было видеть за каким-нибудь занятием, словно не терпел он праздности. То он шел «пасти» теленка, то уходил в другую сторону, к козам, то расхаживал возле собак, будто обмениваясь с каждой ночными новостями. Теленка пас про- сто: садился между ним и опушкой и посматривал полусонным взглядом то на своего подопечного, то по сторонам, пока теленок не цеплял его веревкой, которой был привязан к железному колышку. Тогда он менял место и снова погружался в какие-то воспоминания.
Рогатым, то есть козе и козлу, он не докучал, но его немного тянуло к безрогому малышу, который при виде такого же черного, как он сам, существа приходил в восторг. Козлят с мрачным характером или дурным настроением вообще не бывает ни у домашних, ни у диких коз, а этот баловень так и кипел озорством. Поиграть-то ему было не с кем, и, приподнимаясь на дыбки, он предлагал коту столкнуться лбами. Кот бодаться не умел, и козленок вроде и не обижался на то, что длиннохвостый и коротконогий зверь не отвечал на вызов или приглашение к игре. Вообще-то, кот ходил на козью полянку охотиться, а не козленка развлекать. Но оставался невозмутимым даже тогда, когда безрогий сатаненок срывал ему охоту на мышей, и великодушно прощал эту бестактность малышу, который ростом был уже вдвое больше него.
А болонке он прощал большее. По темпераменту — прямая противоположность коту, та считала, наверное, что длинный и пушистый хвост у ее приятеля прилажен специально для ее забавы, и хватала его, как тряпку. Сначала кот терпел эту выходку, мяукая негромко и не сердито, но потом оборачивался и запускал когти в перепутанную белую шерсть. Это действовало ненадолго: через минуту новый наскок, и снова черный хвост в собачьих зубах.
Порой казалось, что невозмутимость и степенность кота были напускной личиной, за которой скрывался довольно общительный нрав. Кот сам частенько заигрывал то с болонкой, то с сидевшим на цепи курокрадом, который был несказанно рад какому-никакому развлечению.
В старой кроличьей клетке жила у егеря слепая на оба глаза морская свинка, которую в хорошую погоду под вечер, когда тень от дома прикрывала половину двора, выпускали на мягкий ковер муравы. Сразу тут как тут оказывался черный кот, и, пред- ставьте себе, под его опекой убогий зверек чувствовал себя увереннее: шустро шмыгал по траве, подпрыгивал, довольно повизгивал. А если отбегал от клетки слишком далеко, кот, будто начиная игры, осторожно заворачивал его мягкой лапой и вроде как слегка подталкивал к крольчатнику. Вытянув шеи, в сторонке покрякивали любопытные утки: их всегда волновал вид безглазого и словно бы безногого существа. Но они почему-то остерегались кота и держали дистанцию.
В деревянном коробе над крыльцом каждое лето выводила двух-трех совят пара серых неясытей. Между взрослыми совами и котом сохранялся устойчивый нейтралитет. И даже когда в коробе были маленькие птенцы, родители, видя кота, идущего по двору или сидящего на крылечке, не проявляли заметного беспокойства. А ведь это сильные и строгие птицы, и, когда у них птенцы, они опасны и для человека. Жили кот и совы соседями, но друг другом не интересуясь. Слыша возню в коробе, кот не пытался выяснить ее причину. Это не предположение: я несколько ночей наблюдал в инфракрасном луче за зверем и птицами.
Но как-то один из совят, покинув под утро дом, не полетел в лес, куда его настойчиво звали отец и мать, а забрался через широкую щель над дверью в сарай и уселся на верстаке. В полдень зашел в сарай кот — подремать по привычке в прохладе, да и болонка там не приставала. Каковы были первые минуты встречи, неизвестно, но кот дольше обычного не выходил из сарая. Он просидел несколько часов против пушистого совенка, не сводя с того глаз, будто ждал от него какого-то заветного знака. Зверь-мышелов и птица-мышелов в молчании сидели друг против друга, спокойно и с достоинством, как первобытные мудрецы. Правда, совенок больше подремывал, зажмуривая оба глаза, и тогда выглядел еще пушистее. В эти минуты кот настороженно прислушивался к мышиному шуршанию на камышовом потолке, но с места не сходил, головы на шорох не поворачивал и даже пропустил время дневной дойки, не выйдя на зов хозяйки.
А зов этот раздавался утром, днем и вечером, и тогда черный кот и белая собачонка шли пить парное молоко. Хозяйка доила корову там, где ее находила, и первые струйки сцеживала в жестяную консервную баночку. Тут уж не до мышей было. Без торопливости и жадности кот подходил к жестянке и окунал язычок в теплое живое молоко с не осевшей пеной, пахнущее всеми лесными травами. Но ни разу не удавалось ему насладиться этим угощением без помехи, хотя первая порция всегда предлагалась ему. Болонка бесцеремонно отпихивала друга от баночки и с такой поспешностью лакала молоко, что кот едва успевал вытереть усы, как посуда была пуста и вылизана насухо. Не жадничал он и со второй порцией: оказывалось, что нужно-то ему было всего несколько глотков, будто приходил только попробовать, какое сегодня молоко.
