Однажды канадский индеец Вэша Куоннезин подобрал двух осиротевших бобрят, и вот они-то перевернули ему душу, заставив отказаться от охоты, которая на протяжении многих лет была его страстью и кормила его. Индеец стал защитником бобров и вообще всего лесного населения.
«Лес научил меня, — спустя годы писал Вэша Куоннезин, — все больше и больше любить миролюбивых и интересных зверей, которые жили вместе со мной в этой стране Тишины и Теней. Он вызвал у меня отвращение к охоте, к убийству. Итак, в конце концов, я отложил в сторону ружье и капканы и стал работать в защиту тех, кого я так усердно преследовал».
«Рассказы опустевшей хижины» назвал Вэша Куоннезин свою книгу-исповедь. Не напоминают ли ныне эту опустевшую хижину многие и многие уголки леса в разных частях света, еще в недавнем прошлом богатые охотничьи угодья?..
Однажды на Выставке достижений народного хозяйства были показаны прирученные дрофы. Они произвели сенсацию. Мясо у дрофы нежное, вкусное, как у индейки, а вес по двадцати килограммов один экземпляр. Нашелся энтузиаст, любитель природы, пенсионер Болтоусов (живет под Симферополем), занявшийся одомашниванием дроф. Он и привез их на выставку… А ведь не в столь отдаленные времена дрофы («дудаки») тоже были в Подмосковье и никакой редкости не представляли.
…Дичь — это значит там, где дико, нетронуто, где не отважится показываться человек и, стало быть, все живет своей естественной, непуганой жизнью.
Отсюда — пернатая дичь, водоплавающая дичь…
И пошел на край долины
У моря искать дичины…
(Пушкин)
Удивительно сказать, а ведь когда-то битую дичь мы даже вывозили за границу, — не только пушнину!
Иностранцы изумлялись обилию живности в наших лесах. Фазаны, глухари, стрепеты — царская дичь, кулики всех видов, куропатки, перепела, дрофы… это пернатые; а сколько было не пернатых, не летающих, а бегающих, прыгающих, лазающих!..
Опять — не отсюда ли фамилии: Лисин, Волков, Медведев, Хорьков, Барсуков, Зайцев, Оленев, Россомахин, Лосев, Кабанов, так же, как Гусев, Лебедев, Сорокин, Воробьев, Голубев, Синицын, Гусаков, Стрижев, Дудаков; так же, как, к примеру, боярин Свиньин повторяется в русской истории ничуть не реже, чем, скажем, Воронов или Воронин, или тот же Уткин…
Дичи было богато, для ловли порой не требовалось даже снасти: к примеру, скворцов и диких голубей ловили руками. Несомненно, какое-то влияние на расплод дичи имело строгое соблюдение постов — периодов, в кои православной религией запрещалось есть мясо.
Ну, а уж какие кушанья подавались на царский или боярский стол в дни пиршеств: «журавли жареные» да «цапли жареные», «лебяжьи шейки с шафраном», «лебедь с потрохами под белым взваром»… Сто двадцать пять перемен насчитал на пиру один иноземный посол, гостивший при дворе московского князя. Конечно, пировали так лишь знать, аристократы; простой народ не позволял себе излишеств; но кое-что от богатств леса перепадало и ему. Да иначе и не могло быть.
Ныне не только забылись экзотические приправы и блюда — редкой птицей стает журавль, журавушка, и не только у нас.
А ведь признаки надвигающейся беды появились давно. Листаю «Охотничью газету» за 1897 год.
«Еще несколько слов об уменьшении дичи». «Несколько слов об уничтожении дичи и о мерах пресечения». «К защите зайцев». «Попечение о животных»…
«Конференция по вопросу о котиковом промысле.
11(23) октября открылась в Вашингтоне конференция уполномоченных Соединенных Штатов и Японии по вопросу о котиковом промысле в Беринговом море. После формального заседания все уполномоченные отправились в сопровождении Шермана в Белый Дом, где были представлены президенту Мак-Кинли».
«Морских котиков, по примерному расчету, может хватить человечеству максимум еще на 15 лет».
Г. Е. Грум-Гржимайло.
(«Хватить человечеству»… Как будто они и на белый свет явились лишь для того, чтоб превращаться в воротники и манто!)
«Вообще с вырубкой леса птица и зверь заметно исчезают. Какие чудные охоты бывали у меня…» —
меланхолично замечает М. Турчанинов. (А кто рубит?)
«…Беда в том, что быстрое уменьшение количества дичи происходит не от недостатка узаконений, а от неисполнения существующих узаконений, — неисполнения не только обществом, но и лицами, на которых возложена обязанность следить за исполнением их».
Весьма важное примечание, оно не потеряло значения и сейчас, когда Россия уже не та и время ушло вперед.
И тут же «На велосипеде по дрофам»… Техника избиения совершенствуется. Вот уже и велосипед пошел в ход, а там, глядишь, дойдет черед мотоцикла, автомобиля, вертолета…
Газета ведет переписку с читателем: «Ответ на ответ, вражды в этом нет». Верно. Жаль только, что многие сигналы общественности остались без последствий.
1908 год: «Проект всероссийского общества охраны…» «…охранения охотничьего хозяйства». «Падение охотничьих промыслов». «О вреде весенних охот» (вон когда уже поднимался вопрос, споры вокруг которого не прекращаются и поныне). И снова — «об электрическом ружье, изобретенном дижонским электротехником Порто, делающем до 8000 выстрелов в минуту». Вздохи да сожаления, а стрельба продолжается с нарастающей силой!
Издавна принято считать, что Урал — это край поделочных камней-самоцветов, могучей металлургии, основанной еще несколько веков назад, и разных хитрых — чаще огневых, связанных с «огненным действом», — ремесел, как, например, художественное чугунное литье, гравирование, огранка, камнерезание…
Однако Урал не только горы, камень да металл. Урал также и пушнина, «мягкое золото» или «мягкая рухлядь», как говаривали в старину, звероводство, рыбный промысел, неисчислимые живые богатства лесов, озер и рек.
Животный мир Урала разнообразен и представляет большой интерес. Здесь много пушных зверей, промысловых птиц, ценных в продовольственном отношении рыб, полезных насекомых. Все они нуждаются в покровительстве человека. Только благодаря организованной защите, такое прекрасное животное, как лось, смогло размножиться настолько, что стало обычным для нашей фауны.
На Урале водится такой любопытный зверек, как кидас — помесь куницы с соболем.
Северных оленей разводят ханты и манси, населяющие северные части Свердловской и Тюменской областей, ненцы на Ямале, на Заполярном Урале. Во многих районах Урала хорошо прижилась и размножилась ондатра, ставшая промысловым зверьком (прежде на Урале ее не было). Принимаются меры к размножению бобров, прежних аборигенов края, позднее истребленных полностью. В 1957 и 1959 годах на севере Свердловской области были выпущены бобры, привезенные из Воронежского и Брянского заповедников. Экспедиции, проведенные с целью проверки результатов, показали, что часть бобров, выпущенных на речке Пыновке, переселились на реку Лозьву и ее притоки, другие с речек Оус, Талыпья, Нерпья перебрались на Пелым. Появились и уральские бобрята. Бобры — ценные звери, любопытные по своим повадкам, образу жизни. Недаром о бобрах так пекся Вэша Куоннезин, автор книги «Серая Сова». Чтобы привлечь внимание людей к горестной истории этих необыкновенных трудолюбивых животных — строителей плотин, Вэша далее стал писателем, А у нас на Урале близко к сердцу судьбу «бобрового народа» принял охотовед-литератор (увы, безвременно ушедший от нас еще совсем молодым) Григорий Бабаков.
Незадолго до смерти Бабаков основательно поездил по Северному Уралу, изучая бобровую проблему. Вот что он писал:
«Наиболее полные сведения о кондинских бобрах были получены уже при Советской власти. Уральским областным земельным управлением и Тобольским окрисполкомом 13 1927 году и бассейн Конды была направлена экспедиция. Возглавил ее В. В. Васильев — прирожденный искатель, человек с очень сильным характером. Результаты экспедиции были поразительны. Бобрами оказались населены более тридцати семи притоков Конды и Северной Сосьвы.
В местной и центральной печати появились сообщения об этом открытии. Видные ученые страны выступали в защиту уральских бобров. Казалось бы, какое значение для Советской России, переживавшей довольно трудные годы, могли иметь семь сотен зверюшек, найденных в таежных дебрях? Разве победивший рабочий класс не мог в ту пору обойтись без бобровых воротников? Конечно, мог! Эти бобры были частицей природных богатств, так расточительно загубленных прежними хозяевами страны. И тут все, кому дорога родная природа, заговорили о бобрах. В ожерелье несметных уральских богатств засверкал и заискрился еще один малюсенький бриллиантик — кондинские бобры. Естественно, что первейшую заботу о них проявили уральцы — ученые, натуралисты, краеведы. Свердловский профессор Владимир Онисимович Клер выступал в печати и на заседаниях Уралплана о необходимости создания бобрового заповедника. Он, ученый биолог, глубоко знающий и любящий природу Урала, очень хорошо понимал, насколько важно сохранить бобров, и со всей эрудицией ученого, со всем патриотизмом коренного уральца, доказывал это другим. И труды не пропали даром.
В 1928 году в верховьях Конды, на площади около 800 тысяч га, был организован Североуральский, или Кондо-Сосьвинский, государственный заповедник. В его задачи входила охрана и изучение местной популяции бобров.
Почему бобры сохранились здесь, а не в другом месте? Может быть, кондинские бобры более плодовиты или есть какая-то другая особенность в их биологии, спасшая популяцию от истребления? Оказалось, что такая особенность существовала, но не в биологии зверя, а в отношении людей к поголовью бобров.
В те годы русские очень редко проникали в верховья Конды, а местные жители — манси сами берегли бобров. Их не прельщали высокие цены на бобровые шкуры. Дело в том, что у манси существовал культ бобра. Бобр (по-мансийски — Витуй) считался священным животным, а река, где он селится, тоже считалась священной (Ялпинь-Я). Обладатель бобровой шкуры или хотя бы части ее был очень богатым человеком. Ему во всем, а особенно в охоте, должна была сопутствовать удача. Но еще дороже шкуры ценилась бобровая струя, секрет железы, расположенной у корня хвоста зверя. Бобровой струей лечили от всех болезней, ею окуривали жилища и оленей. Все религиозные обряды были связаны с применением бобровой струи.
Правом убить бобра пользовался не каждый. Бобровые угодья были поделены между родами и считались собственностью не отдельной мансийской семьи, а всего рода. Манси вели хотя и примитивное бобровое хозяйство, но не допускали полного истребления зверей, в этом и был весь секрет.
На Конде и до сих пор рассказывают анекдот о том, как манси прокатили доктора Сенкевича по реке Эссу, наиболее густо населенной бобрами, и ухитрились не показать ни одного поселения. Несмотря на то, что местные жители старались не выбивать бобров полностью, к моменту организации заповедника численность зверей здесь была очень низкой. Сперва она ориентировочно определялась чуть ли не в 700 голов. Но, затем, после нескольких детальных обследований, исчислялась в 300—400 голов. В то время это был самый крупный бобровый очаг в Союзе».
