— Какая собака?

— Маленькая, беленькая, — сказала я, пытаясь наконец добраться до сумчатых.

— Нет, постой, — сказала мама.

Она стала очень серьезной и засыпала меня вопросами. Что это была за собака? Какой у нее был вид? Какие у нее были глаза и не текла ли у нее изо рта слюна?

Я ответила на все вопросы, кроме слюны, но маму это не удовлетворило. Она позвонила отцу на работу и что-то долго шептала в трубку. Я ломала себе голову, что бы это могло значить, но ничего не придумывалось.

Вскоре пришел папа. Он был встревожен и, осмотрев мой палец, тоже стал расспрашивать о собаке. Я так подробно описывала ее, что она была как живая. Мне казалось, вот-вот она начнет скрестись в дверь. Тут папа задал мне вопрос, совершенно сбивший меня с толку:

— В каком положении у нее был хвост?

— Я не заметила, — вполне искренне ответила я. Действительно, трудно было заметить, в каком положении хвост у несуществующей собаки.

— Одевайся, поедешь со мной, — вдруг сказал отец тоном, не допускающим возражений.

Всю дорогу от дома до Пастеровского института на Песочной улице папа объяснял мне, что такое бешенство и как с ним бороться. Я поняла, в какой попала переплет, только когда увидела шприц, показавшийся мне с кефирную бутылку.

И тогда, уцепившись за папину руку, я сказала, мучительно переламывая свое самолюбие:

— Папа, я все выдумала, не кусала меня никакая собака. Просто я оцарапала палец о стекло.

— О какое стекло?

— Я могу тебе показать. У меня в пальто разноцветные стеклышки.

Папа огорченно посмотрел на меня своими добрыми усталыми глазами.

— Нехорошо, — сказал он, — нехорошо, доченька, говорить неправду, а тем более от страха.

— Правда же, папа, честное слово, не было никакой собаки. Я сама не знаю, почему я выдумала какую-то собаку.

Но папа был непреклонен.

— Я не могу проверять правду ценой твоей жизни, — сказал он.

И мне вкатили первый шприц вакцины, предохраняющей от бешенства.

На следующий день мне купили рулон трамвайных билетов, и я должна была ежедневно утром ездить на уколы, а в школу мне разрешили приходить ко второму уроку.

Так как я твердо знала, что мне не угрожает бешенство, то уже через два дня я начала просто совершать экскурсии в трамваях и вскоре изучила почти все маршруты города. Потом мне это надоело. Люди входили и выходили, а я ехала неизвестно куда. Уткнувшись в чью-нибудь спину и пошатываясь на поворотах, я стала вспоминать о том, что сейчас в класс входит учительница русского языка и литературы Мария Викентьевна. Она опять, как всегда, прочтет что-нибудь интересное в конце урока. А однажды, вспомнив, что Коля Мартьянов должен был принести мне «Таинственный остров» Жюля Верна, я сошла со своего неопределенного маршрута и поехала в школу к первому уроку.

В первый раз я не опаздывала.

Увидев впереди двух своих одноклассниц, я окликнула их, но они, оглянувшись, вдруг пустились бежать, так что я их еле догнала.

— Вы почему удрали? — спросила я, сильно обидевшись.

И тогда Нина Николаева, открывая тяжелую дверь школы, сказала:

— Ты же всегда опаздываешь, мы и подумали, что уже поздно.

С тех пор, когда я вижу белую собаку, я вспоминаю, как моя невинная ложь внезапно обрушилась на меня с такой неожиданной силой. И теперь, через много лет, когда мне приходит в голову солгать, какой-то голос шепчет мне:

«Вспомни о белой собаке!»

В Ленинграде по улице всегда слоняется ветер. То он скромно трогает листочки на деревьях, то устраивает из листьев маленькие хороводики в углах у стен домов, у водосточных труб, то винтит ямки в пыли. Он пробует, можно ли сорвать с вас шляпу, и, если вы зазевались, сорвет, да еще швырнет вам в глаза колючую пылинку.

Когда Ленинград был еще Петроградом, а мне было мало лет, помню, как ветер попытался стать в городе хозяином.

В этот день я, как всегда, бежала в школу через Марсово поле. Ветер был такой, что только тяжелая сумка удерживала меня на земле. Мне казалось, что я вот-вот взлечу. Ветер тащил меня назад, вертелся вокруг, затягивал мое платье в невидимые воронки и, наконец, дал мне пощечину мокрым кленовым листом.

Взъерошенные тучи летели по небу мимо Михайловского шпиля, и вдруг он поплыл им навстречу…

В школе уроки шли через пень колоду.

Мы прислушивались к задыхающимся взвизгиваниям ветра. Листья неслись по улице, пересекая наши окна. Часто бухала пушка с Петропавловской крепости. На уроке географии учительница сказала нам:

— Не волнуйтесь, дети. Осенью в Петрограде всегда дуют сильные северо-западные ветры…

«Бух!» — раздался пушечный выстрел.

— …они гонят воду Финского залива против течения в Неву, и мы ежегодно наблюдаем в это время некоторое повышение ее уровня.

«Бух!» — стукнула пушка.

Учительница замолчала…

— Как быстро прибывает вода, — сказала она тихо, — не было бы… — Она взглянула на нас. — На чем я остановилась?

— На наводнении.

— Нет, я не сказала «наводнение», я сказала, что мы наблюдаем повышение уровня воды.

«Бух!» — грохнуло за окном.

— Наблюдаем повышение… — повторила учительница, часто моргая и глядя куда-то вбок.

— …воды, — сказала я.

— …воды, — повторила учительница. — Да, так вот, — встрепенулась она, — каждый выстрел означает повышение воды на десять сантиметров выше ординара, то есть нормального уровня.

«Бух!» — равнодушно сосчитала пушка.

— Не волнуйтесь, дети, — протянула учительница каким-то жалобным голосом, схватила стакан и стала пить глотками. Потом поставила стакан на место и заговорила: — Последнее наводнение произошло сто лет тому назад, в тысяча восемьсот двадцать четвертом году. Ему посвящен «Медный…»…

«Бух!»

Учительница вздрогнула и замолчала… Вытянув шею, она стала двигать глазами, как бы прислушиваясь к чему-то.

— «…всадник», — сказал кто-то.

— Да, «Медный всадник», — подхватила учительница. — В свое время вы будете проходить это произведение Пушкина.

Она взглянула на часы.

— Обычно через три-четыре часа ветер меняет свое направление, и уровень воды снижается до нормы.

«Бух!» — опять раздался раскатистый бас пушки.

Учительница посмотрела на нас откровенно испуганными глазами.

— Я сейчас вернусь, дети! — неуверенно протянула она и выскочила из класса.

Кто-то сразу встал на голову у стены. Остальные начали прыгать по партам, визжать и возиться. Мы еще не успели как следует разгуляться, как вошла Галина Николаевна, наш завуч, и закричала:

— Дети, сегодня уроков больше не будет! Капитолина Валентиновна ушла немного раньше, потому что она живет на Васильевском острове, а это один из затопляемых районов города. Ветер, по-видимому, скоро утихнет, но вы сразу идите по домам, нигде не задерживайтесь.

Через минуту мы все были на улице.

Ветер не только не стихал, а, наоборот, усиливался. Он свистел в ушах, затыкал рот и нос. Было трудно дышать. Я хватала воздух, отворачивая лицо от неожиданных вихрей. Женщины вертелись, опуская взлетающие юбки, мужчины гонялись за кепками и шляпами. У Летнего сада я услышала треск. Медленно валилось толстое дерево. Оно обрушилось на белую обнаженную статую. Статуя покачнулась и упала, продолжая стыдливо прикрываться руками.

— Чудовищно! — сказал старый высокий человек.

Он стоял рядом со мной и смотрел на белые пятки, торчавшие из-под желтых листьев. Волосы у старика косо стояли дыбом.

— Дитя мое, — обратился он ко мне, — почему ты на улице?

«Дитя мое» говорили только в книгах, и мне показалось, что старик шутит.

— Городу угрожает наводнение. Я рекомендую тебе… — продолжал он, как бы читая книгу, но не договорил и погнался за своей шляпой. Ветер покатил ее по земле, пронес по воздуху и швырнул в набухшую водой Фонтанку.

По Марсову полю в сторону Невы быстро шел отряд милиции. Проехала пожарная машина. Какие-то люди несли на плечах лодку, как гроб. Промчался извозчик, нахлестывая лошадь. Деревья и кусты дрожали в покорном поклоне. Тугая вода стояла у краев Мойки, как в переполненном корыте.