Разрушились чары старой колдуньи. Тут и сама колдунья объявилась:
— Ладно, девочка моя, больше я тебя мучить не буду, живи, как жила, раз тебя сын твой нашел.
Упала тут сиротка перед колдуньей на колени:
— Ты прости меня, бабушка, ведь это я сама виновата, что все время забывала о тебе, радуясь своему счастью. Теперь этого больше не будет!
К цыганской сказке «Околдованная сиротка».
Закатил князь на радостях пир на весь мир.
Со всех концов земли князей да царей созвали, а на самое почетное место колдунью усадили. А та, чтобы народ не пугать видом своим, повернулась вокруг себя два раза и превратилась в заморскую красавицу, да такую, что сам царь на балу за ней ухаживал.
Попировали, попировали да разошлись, а князь с женой и с сыном стали жить да поживать припеваючи. И старую колдунью у себя в хоромах оставили и больше в избушку на курьих ножках не отпускали.
СЕСТРИНА ЛЮБОВЬ.
Литовская сказка
Перевод и обработка Ф. Шуравина и 3. Шитовой.
мерла у одного человека жена, оставила малых сирот — двух братьев и одну сестрицу. Погоревал, погоревал вдовец, но в дом хозяйка нужна, малым деткам — мать, вот он и женился во второй раз.
Выбежали как-то братья во двор поиграть.
— Ты будешь лошадка, — говорит старший, — а я — кучер. Ты «и-го-го» кричи, а я тебя погонять буду. Но-о, Сивка, но-но!
— Нет, ребята, — говорит им мачеха, — вы лучше в серых волков поиграйте. Станьте на четвереньки и кричите «у-у-у».
Послушались пасынки мачехи, стали на четвереньки — и ну выть по-волчьи. А отец, глядя на сыновей своих, не нарадуется.
— Смотри, как ребятишки наши резвятся! — говорит он жене.
А та хлопнула в ладоши и говорит:
— Вот пускай и превратятся они в волков, пускай рыщут по лесам дремучим, по пескам горючим, по оврагам сыпучим!
Не успела вымолвить, как оба брата превратились в волков и побежали к лесу.
Выскочила на крыльцо за ними сестрица, плачет, убивается, руки ломает, братьев своих милых зовет.
Тут только поняли отец с дочерью, что за мачеху он в дом привел: не женщина это Божья, а злая колдунья — ла́уме.
Вот и говорит отец дочери:
— Берись, Ма́рите, за всю работу по дому, угождай мачехе как можешь. Авось смилостивится она и возвратит сыночкам моим человеческий облик.
Раньше всех в доме вставала падчерица, позже всех ложилась. Работа в руках у нее спорилась: и пряла она тоньше всех, и ткала быстрее всех, а если за рукоделье какое возьмется — вся деревня сбегалась поглядеть. Но мачехе все было мало.
— Ты уже совсем, девка, выросла, — говорила она падчерице. — Не век же тебе на отцовских хлебах сидеть, пора тебе приданое готовить!
Послушалась Марите мачехи, наткала себе штуку полотна, нашила сорочек, простынь, наволок и, по обычаю, принялась полотенца вышивать. Да такие они у нее красивые получились, что и глаз не оторвать. Все она на них вышила: и как они с отцом и матушкой родною хорошо жили, и как матушка умерла, а отец к ним в дом злую мачеху-лауме привел, и как братья на двор играть выбежали, а мачеха их в волков превратила, и как она сама, Марите, стоит на крыльце и руки ломает. Увидала мачеха полотенца эти, ничего не сказала, только еще пущую злобу на Марите в душе затаила. Дождалась она, когда муж ее зерно на мельницу повез, схватила полотенца падчерицы в охапку и вышвырнула их за дверь.
— Ступай и ты за своими полотенцами! — кричит.
И вытолкала Марите на улицу, а дверь за ней на засов заперла.
Завязала Марите полотенца свои в узелок, идет по дороге, слезами заливается. Свернула она к лесу. Трое суток лесом шла, видит — пламенеет что-то вдали, точно костер горит. А это был дом Солнышка, сюда оно к вечеру почивать спускалось.
Постучалась Марите к Солнышку в окошко. Впустило ее Солнышко в дом да и спрашивает ласково:
— О чем ты плачешь, красавица?
Рассказала девушка Солнышку, как злая мачеха-ла́уме братцев ее в волков превратила, а сама еще пуще слезами заливается.
— Солнышко, Солнышко красное, не видело ли ты моих милых братьев? — спрашивает.
— Побудь у меня до вечера, — сказало Солнышко, — вечером я соберу к себе все свои лучи, что за день по белу свету разбрелись, и расспрошу их, не видели ли они твоих братьев.
Затопила Марите печку, напекла Солнышку и наварила всякой снеди, полный стол яствами уставила.
Потемнело за окном, стали к Солнышку лучи его на отдых собираться. Сели хозяева с гостьей за стол, и, когда все наелись, спрашивает Солнышко у своих лучей:
— Не повстречались ли вам братья Марите, которых злая мачеха-лауме в волков превратила?
— Нет, — отвечают лучи, — мы ведь только днем по белу свету бродили, а волки больше по ночам рыщут. Спроси, девушка, у Месяца, может быть, он что-нибудь о братьях твоих знает.
Расспросила Марите дорогу к Месяцу, распрощалась с хозяевами да как оглянулась с порога — видит, что Солнышкина светлица так и осталась после ужина не метена. Взялась она за метлу, хорошенько пол подмела, сор собрала и уже хочет его в печку кинуть.
— Стой, красавица, — говорит Солнышко, — не выбрасывай сор, а завяжи его в уголок полотенца, авось он тебе еще сгодится.
Послушалась Марите его совета, завязала сор в узелок полотенца и отправилась в путь-дорогу.
Шла она лесом, глядит — впереди что-то серебрится и голубеет, точь-в-точь глыба льда сияет. А это был Месяцев дом, сюда он к утру почивать спускался.
Постучалась Марите к Месяцу в окошко, а сама стоит, слезами заливается. Жалко ей братьев своих, поскорее разыскать их хочется.
Впустил ее Месяц в дом да спрашивает ласково:
— О чем ты плачешь, красавица?
Рассказала ему девушка про братьев своих, как злая мачеха-лауме их в волков превратила.
— Месяц, Месяц ясный, не видел ли ты моих милых братьев? — спрашивает.
— Переночуй у меня, — говорит Месяц, — а наутро я соберу к себе все свои лучи, что всю ночь по белу свету бродят, и расспрошу их, не видели ли они твоих братьев.
Истопила Марите печку, напекла и наварила Месяцу всякой снеди, полный стол яствами уставила, легла спать, а заснуть не может — все лучей Месяца дожидается. Чтобы тоску разогнать, взялась она постирать белье Месяцу. Белье у нее белое, как кипень, получилось. Протянула она веревку во дворе, белье развесила. А тут светлеть стали окна, начали к Месяцу лучи его на отдых собираться.
Уселись хозяева с гостьей за стол, откушали.
— Не видали ли братьев Марите, которых злая мачеха-лауме в волков превратила? — спрашивает Месяц у своих лучей.
— Видели, — ответили лучи, — они на Стеклянной горе логово себе устроили, но взобраться на гору эту обыкновенному человеку не под силу.
Расспросила Марите у лучей Месяца дорогу к Стеклянной горе, распрощалась с хозяевами, вышла во двор, глядит — белье, что она постирала, уже высохло на веревке. Принялась она его снимать, потом веревку от столбов отвязала, свернула жгутом, хочет в кухне на крюк повесить.
— Стой, красавица, — говорит Месяц, — не вешай веревку на крюк, лучше возьми ее с собой, авось она тебе еще сгодится.
Послушалась Марите Месяца, взяла с собой веревку и отправилась в путь-дорогу. Шла она, шла лесами дремучими, песками горючими, оврагами сыпучими и счет потеряла дням и ночам, что она в пути провела. Утомилась, обессилела, еле-еле до Стеклянной горы добрела.
Ступила она на Стеклянную гору. А гора эта крутая и скользкая, никак на нее не взобраться. Голая она вся, только на самой вершине сухая сосна торчит.
«Что же делать?» — думает Марите. А в это время вышло из-за тучи Солнышко и глянуло ей прямо в лицо. Она и вспомнила про сор, что Солнышко наказало ей в уголок полотенца завязать. Стала она этот сор перед собой сыпать, ноги уже не скользят — так она до половины Стеклянной горы и добралась. А тут ночь уже наступила, потемнело вокруг, а Марите всего только полпути прошла.
