В найденном нами формулярном списке И. Ф. Самбурского (ок. 1776–1854) фигурирует работа над законодательством о военных поселениях под началом сперва А. А.Аракчеева, а затем М. М.Сперанского, высоко ценившего деловые качества чиновника. После службы в Варшаве ему нашлось применение в столице в качестве председателя Комитета по делам имений, конфискованных у польских мятежников и поступивших в военное управление. Комитет был образован в 1836 г. и действовал в структуре Военного министерства вплоть до 1843 г. Служба Самбурского в департаменте военных поселений продолжалась до самой его смерти. В 1855 г. И. Ф. Паскевич поддержал ходатайство оставшейся без средств вдовы тайного советника о предоставлении ей материальной помощи 72.
В отказавшемся от предложенного Паскевичем майората бессребренике Самбуроком есть отголосок биографии самого Лескова, который также не польстился на имение под Вильной и впоследствии вспоминал явление дьявола–искусителя «в образе М. Н.Муравьева». В то же время важно отметить, что, сам сильно бедствовавший, литератор всерьез рассматривал варианты устройства на службу в Варшаву. В круг общения писателя входил ряд лиц, живших в Царстве (в том числе П. К. Щебальский) или занимавшихся польской проблематикой (прежде всего будущий автор богато документированной официальной биографии Паскевича А. П.Щербатов)73.
Перенесение центра тяжести борьбы с «полонизмом» в западные губернии, предпочтение продажи имений их майоратному пожалованию, обращение к институту кредитования — достаточно общие для последней трети XIX в. элементы колонизационных проектов. Наибольший интерес представляет сочувствие Лескова созданию некрупных помещичьих хозяйств и оценка им в этой связи Самбурского как «демократа». «Нельзя без аристократии. Есть такой взгляд, но я его не разделяю, — рассуждал лесковский герой. — В русской истории никакого места аристократизму вовсе не нахожу, ибо строй нашей монархии демократический. В другие начала я не верю и служить им не могу». Несмотря на характерную для документальной манеры Лескова историчность персонажей, мы склонны рассматривать рассказ не столько как свидетельство о событиях первой половины 30‑х, сколько как отражение умонастроений 80‑х гг., в которых «повторение пройденного» сочеталось с попытками использования вновь открывавшихся возможностей.
В 1885 г. старую идею обмена майоратов в очередной раз выдвинули виленский генерал–губернатор И. С.Каханов и И. В.Гурко, с той лишь разницей, что главный начальник Привислинского края призывал сосредоточить русских землевладельцев в его восточной части. «Едва ли она осуществима», — написал о мысли Гурко Александр III74. Тем не менее поиск решения проблемы был продолжен.
В 1883–1884 гг. на страницах столичной и варшавской периодики увидели свет статьи П. К.Щебальского. Близкий к властям Царства Польского историк и публицист исходил из полного фиаско майоратной политики и отсутствия резервов казенной земли, по поводу которых, как человек осведомленный, он не питал ни малейших иллюзий. Однако, в отличие от Д. Г. Анучина, лишь констатировавшего провал правительственных расчетов, Щебаль–ский находил выход в парцелляции майоратов с последующей раздачей участков крестьянским колонистам из России. Его планы в основном ограничивались Седлецкой и Люблинской губерниями — областью впоследствии более известной как Холмщина. Ориентируясь на среднее для тех мест хозяйство в 4–5 десятин, Щебальский собирался нарезать до 15 тысяч наделов, способных обеспечить существование 75-тысячного населения. Кроме того, колонизационный фонд планировалось увеличить за счет скупки земли желающих перебраться на Волынь немцев и попавших в затруднительное положение польских помещиков.
Ввиду устремленности переселенческого движения на восток Щебальский делал ставку на самую серьезную государственную поддержку русской колонизации Царства Польского. «Операция сложная, трудная, дорогостоящая, но и действует она радикально, — убеждал он власть имущих. — Неужели интересы России здесь менее серьезны, чем на берегах Сыр– и Аму — Дарьи? А препроводить переселенцев на Буг несравненно легче и удобнее, чем на берега Тихого океана или даже в Среднюю Азию». Ссылаясь за традиционный уход русского населения «за литовский рубеж», Щебальский доказывал, что не одну только колонизацию восточных окраин можно считать «естественной». В качестве пригодных к переселению на запад он рассматривал жителей малоземельных Черниговской и Полтавской губерний. «Полагать можно, — писал Щебальский, — что и крестьяне Воронежской и Курской губерний, откуда народ тоже прет на восток, поймут, что им легче и дешевле добраться до Буга, чем до Уссури, Амура и даже Иртыша».
Выступая против майоратов, Щебальский вовсе не был принципиальным противником крупного и среднего русского землевладения. Крестьянскую колонизацию предполагалось сочетать с землеустройством дворянства. Первая давала стойкую к ассимиляции «консервативную» силу, в лице второго Царство Польское получало силу «экспансивную». «Нужны все элементы общественной организации, представители всех сословий», — заключал автор. Землевладельцев–дворян Щебальский собирался рекрутировать из выходящих в отставку военных и гражданских чиновников (прежде всего Царства Польского), в среде которых идея обзаведения недвижимостью находила полное сочувствие. Надо сказать, что определенное число отставных военных, обычно небольших чинов, действительно постоянно проживали в своих польских имениях. Щебальский мечтал о том миге, когда «помещик–пенсионер и крестьянин–переселенец встретятся, как земляки на чужбине»75.
В своей книге «Колонизация свободных земель России» (1884) Ф. М.Уманец лишь мимоходом вспоминает об интересующем нас регионе. Польские восстания, по его мнению, стали бы невозможными, «если бы в свое время колонизировали свободные земли этого края русскими переселенцами (раздача имений заслуженным и незаслуженным чиновникам не имеет ничего общего с колонизацией)». Имея в виду национальные окраины в целом, Уманец указывал на необходимость «параллельно с системой самоуправления установить систему этнографического воздействия на тот или другой пограничный район». В этой связи рекомендовалось резервировать часть «свободных земель южной и западной окраины исключительно для выходцев из коренных русских губерний». Осудив майоратное землевладение, автор не уточнил, откуда будут браться свободные земли, и каким образом направить на них поток переселенцев. Будущее «западной» колонизации оставалось в изложении Уманца тем более неясным, что он выступал решительным противником «бюрократической рутины» в переселенческом деле 76.
В 1890 г. свой план парцелляции майоратов и использования переселенческого движения для русской колонизации Царства Польского обнародовал В. В.Ярмонкин — плодовитый публицист, выступавший по разнообразным политическим и экономическим вопросам. Согласно его проекту, владельцам майоратов предоставлялась возможность продать их в Крестьянский поземельный банк, а тот, в свою очередь, осуществлял контроль за сословным и конфессиональным составом покупателей. Ярмонкин призывал «сообщить всем губернаторам, дабы они направляли в этот край уже существующие переселенческие движения»77. Повернуть поток переселенцев на Запад призывал в «Русском вестнике» Н. Емельянов, считавший пустой филантропией государственную поддержку политически бесперспективной, с его точки зрения, вольной колонизации. «Заселятся ли тарские урманы, мариинская тайга и Туринский уезд сейчас или через два–три столетия, никому от этого ни выгод, ни убытка не будет, — заявлял он в 1899 г. — Если уж остановиться на мысли колонизовать лесные пространства, если на это дело необходимо затрачивать более или менее значительные средства, то не лучше ли вместо пустынных лесов Сибири направить переселения в Западное Полесье, где усиление русского элемента, несомненно, имеет крупное политическое значение, да и земледелие сопряжено с меньшим риском, чем в тайге и урманах?»78.
