1950‑е гг., ушедшие на подготовку коллективного колосса в московском Институте славяноведения АН СССР, отвлекли историков от углубленных монографических разработок, но способствовали рас
ширению их кругозора. Лишь на рубеже 50–60‑х гг. предвиденный В. И.Пичетой приоритет утвердился в конкретно–исторических исследованиях отечественных специалистов. Ученика Пичеты И. С.Миллера менее всего можно упрекнуть в недостаточном знании предмета. Он отлично понимал важность того обстоятельства, что в XIX в. поляки не являлись для России «зарубежным народом», что, помимо революционных или, несколько шире, «прогрессивных», в обществе действовали и другие силы, что русско–польское взаимодействие выражалось не только в «дружественных» отношениях. «Именно революционные связи, — утверждал он тем не менее в середине 60‑х гг., — являются ключевой, определяющей линией русско–польских отношений во всех их проявлениях, во всех, включая и самые, на первый взгляд, далекие от политики сферы»9.
Провозгласив революционные связи стержневым моментом совместной истории поляков и россиян, причем моментом для обоих народов заведомо позитивным, исследователи шли в общем русле историографии своего времени. Выбор приоритета был предрешен господством революционной парадигмы, а также характером отношений между правящими в СССР и ПНР партиями. Склоняли к нему и некоторые сугубо научные резоны: при великолепной обеспеченности источниками проблематика революционных связей оставалась слабо изученной, а их освещение в двух национальных историографических традициях не было свободно от тенденциозности. Крупномасштабные научно–публикаторские проекты, в которых основная поисковая и археографическая работа ложилась на плечи советских участников, начались с разработки рубежа 50–60‑х гг. прошлого столетия — периода, по–настоящему переломного в истории как Польши, так и России. Затем под руководством В. А.Дьякова исследователи обратились к эпохе 1830–1850‑х гг. Параллельно велось изучение народнического и, конечно же, пролетарского этапов освободительного движения, причем освещение последнего было ограничено самыми жесткими историко–партийными канонами.
С точки зрения научной целесообразности, учитывая полное запустение других исследовательских областей, революционный приоритет в польской теме практически исчерпал себя к середине 1970‑х гг., когда закончилась подготовка большого обобщающего труда «Очерки революционных связей народов России и Польши, 1815–1917». Этого нельзя сказать об архивных материалах — многое оставалось еще нетронутым, порождая соблазн продолжать прежние занятия. Отмечая в середине 80‑х гг. известное угасание за последние 15–20 лет интереса польских коллег к проблематике революционного сотрудничества, В. А.Дьяков высказывался за «расширение исследования этой важной и все еще не исчерпанной проблематики». Практически нет серьезных заявок на пересмотр приоритетов в историографических обзорах, написанных в 80‑е гг.10. Позднее В. А.Дьяков, самый авторитетный специалист по истории российско–польских отношений XIX — начала XX вв., внес в свои взгляды ряд существенных попра
вок. Обратившись к изучению альтернативности исторического развития, он подверг критике схематичную прямолинейность марксистской историографии. Исследовательские интересы В. А.Дьякова вплотную приблизились к охвату всей российской Полонии, независимо от степени вовлеченности в борьбу с режимом. Поддержан им был и замысел нашей работы 11.
Значительной вехой в развитии отечественной историографии стало сравнительно–историческое изучение Центральной и Юго — Восточной Европы в переходную эпоху конца XVIII — середины XIX вв. Развернутое в начале 1970‑х гг., оно совпало по времени с родственными исследованиями, совершенно независимо проводимыми на Западе, и несколько опередило польскую историческую науку, представители которой привлекались в задуманные советскими коллегами труды. Упоминания же они заслуживают ввиду того, что объективно готовили почву для соотнесения центральноевропейских реалий с российским материалом. Общее в исторических судьбах соседних регионов все менее сегодня замечается, заслоняясь выдвинувшимися на передний план цивили–зационными различиями, культурно–конфессиональной спецификой 12.
В самом начале 80‑х гг. разразился польский кризис, следствием которого для всех писавших о Польше в Советском Союзе стали многочисленные, нередко изощренные, запреты. На несколько лет выпуск научной продукции был практически приостановлен, в печать попадали редкие статьи. Характерно, что свертывание исследовательской и издательской работы в СССР совпало с небывалой популярностью польской тематики на Западе 13. Повторенная с особым нажимом директива изучать лишь то, что объединяет народы, обнаружила полное несоответствие своему официальному предназначению — оказывать воздействие на общественное сознание. То, что в 1960‑е гг. несло в себе героическое начало, двадцать лет спустя воспринималось не более как камуфляж советского контроля над Польшей. Вместе с тем, неизменными остались идеологизированные оценки роли польского национального движения в жизни России и его восприятия современниками.
Лишь под конец 80‑х гг. в области изучения польской истории произошло оживление. В январе 1989 г. в Москве состоялось Всесоюзное совещание историков–полонистов — событие весьма знаменательное не только потому, что первый опыт такого рода остается до сих пор единственным, но и благодаря фиксации им состояния нашей историографии незадолго до распада Союза 14. Из исследований, подготовленных в это переходное время, заслуживает упоминания цикл работ по истории польской общественной мысли. Крайне неровный характер носит коллективная «Краткая история Польши» (М., 1993), тексты которой писались на рубеже 80–90‑х гг.15. 1991‑й год устранил многие препятствия, затруднявшие работу ученых. Но на смену прежним идеологическим пришли трудности материального плана, ослабившие приток новых сил в науку как раз в момент ухода поколения специалистов, определявшего изучение русско–польской проблематики прошлого столетия в 1950–1980‑е гг.
Интерес к польским сюжетам со стороны историков–отечествове–дов в 70–80‑е гг. был минимальным. Для подтверждения этого заключения достаточно обратиться к таким развитым в советской науке направлениям, как история классов и сословий, общественной мысли, политических партий, отдельных регионов. Только в единичных работах присутствует польский материал. В наиболее фундаментальных трудах по истории внутренней политики: монографических — П. А.Зайончковского и Ю. Б.Соловьева, коллективных — «Россия в революционной ситуации на рубеже 1870–1880‑х годов» (М., 1983) и «Кризис самодержавия в России 1895–1917» (Л., 1984) — почти ничего не говорится о польском факторе. Определенное внимание к нему проявляется в исследованиях по истории конституционализма и просвещения в России. Особняком стоят монография В. А.Твардовской и труды об освободительном движении группы М. В.Нечкиной, подготовленные, впрочем, в тесном содружестве с полонистами 16.
В самые последние годы ситуация заметно меняется. Польские аспекты все чаще присутствуют в работах о 1860‑х гг., в особенности поднимающих тему славянофильства 17. Русско–польской теме посвящен специальный номер журнала «Родина» (1994, № 12). Многотомная энциклопедия «Отечественная история» предоставляет (главным образом силами специалистов по истории России) широкий круг сведений о деятелях, учреждениях и регионах, которые раньше не было принято включать в рамки отечествоведения.
Польский материал имеется в новейших опытах обзора национальной политики Российской империи. К числу первопроходцев принадлежал В. С.Дякин, статья которого, извлеченная из архива историка, была опубликована вскоре после его смерти. Материал этого автора вошел также в коллективную монографию, замысел которой, правда, предполагал преимущественное внимание к политике советского периода и современным процессам в области национально–государственного строительства. Полностью имперскому периоду посвящен другой коллективный труд — о системах управления национальными окраинами. Последние нашли отражение и в выходящем с 1996 г. многотомном словаре–справочнике «Государственность России». По информационной насыщенности названные издания значительно превосходят учебные пособия Н. П.Ерошкина и развивают намеченный этим историком компаративный аспект. Однако стремление представить все многообразие регионов Империи не подкреплено пропорциональной проработкой материала по калсдому из них. Применительно к бывшим землям Речи Посполитой это, пожалуй, особенно заметно. Полное незнание польской историографии и фрагментарное знакомство со старой отечественной литературой предмета, а также первоисточниками приводит не только к отдельным фактическим неточностям, но и к более серьезным качественным потерям 18. Польские сюжеты затрагивают специалисты по этнографии и исторической демографии 19.
