– Общение с Таней стало вашим первым опытом психотерапии…

– …и побуждением делать то, что всю жизнь делаю. После потери Тани я оставил занятия в студенческом кружке физиологии; два года думал и выбрал психиатрию: единственную (кроме реаниматологии и патоанатомии) медицинскую специальность, где самоубийцами приходится заниматься по долгу службы. После прощания с тетей Леной написал первую книгу.

Еще через несколько лет начал работу в первом в стране центре (вначале исследовательской группе) изучения и предупреждения самоубийств. Научно-теоретическая сторона того, чем мы там занимались, официально называется суицидологией (суицид=самоубийство). Практическая сторона официального названия не имеет. По идее она, именно она должна называться реанимацией (анима=душа), буквально – оживлением души. Но слово «реанимация» давно и прочно занято под оживление исключительно тела, душа осталась как бы ни при чем. Как же называть тех, кто возвращает к жизни душу, возвращает желание жить, ощущение смыслоценности жизни, душевную, а не только физическую возможность жить дальше?..

Есть латинское слово revivisco – оживать, воскресать. Оживителей тела правильно было бы называть ревиваторами, а оживителей души – реаниматорами. Но раз уж закрепилась подмена, возьмем слово, оставшееся свободным: пусть работа, направленная на оживление души, на воскрешение духа в человеке, называется по-научному ревивацией.

– То есть, я могу считать, что разговариваю сейчас с ревиватором?

– Можете, но не в названии дело.

Каждый обход в больничном отделении, каждый звонок в приемный покой или в кабинет ночного дежурного психиатра – первая мысль: не попытался ли кто-то очередной улизнуть в самоволку. Совершить это технически легко, слишком легко – даже будучи пациентом со всех сторон ежемгновенно просматриваемой наблюдательной палаты психушки.

Самая большая опасность по сей части у пограничников – так в психиатрическом междусобое зовут тех, кто не настолько болен, чтобы не казаться здоровым, и не настолько здоров, чтобы жить не мучаясь и\или не мучая других. Таких, если приглядеться, чуть ли не все население, с себя начиная. А как много живущих на грани вне стен больничных, вне всякого наблюдения – свободных в решении быть или не быть, или думающих, что свободны…

Во время психиатрического дежурства, между вызовами, чтобы не предаваться тоске, нужно либо спать, либо что-нибудь делать – читать, слушать музыку, играть в шахматы, если есть с кем, строчить что-то, хоть просто так… Ну и вот – извините за стихи, прозой дальше труднее – в дежурке как-то, глядя в потолок, я записал последний монолог перед попыткой. Опыт в духе Сартра. Так было и вчера, так будет завтра: одна и та же боль, как номерок, и крик, застрявший горла поперек. Дадим картинку методом стоп-кадра, и рамку рифмы заготовим впрок.

Тот конкретный, о ком это написано, персонаж с типичной для многих самоубийц двойственностью побуждений – и жить жутко, и умереть – какая жуть победит? – алкоголик, совершив прыжок с девятого этажа, казуистически выжил, помогли упругие ветки стоявшего внизу дерева. Несколько переломов, изрядное сотрясение мозга, и все. За полгода оклемался и продолжил свое затяжное химическое самоубийство. А вот дерево, мне рассказали, не выдержало – стало сохнуть и на следующий год погибло, хотя веток сломалось совсем не много. Похоже, и жизнь деревьев не только биологией определяется.

– Владимир Львович, вы пишете сейчас книгу о депрессии. Если я правильно понимаю, это уже клиническая область. Почему именно сейчас вы решили акцентировать внимание на подобной теме? И в каком ключе собираетесь ее раскрыть?

– Депрессии, как и страхи – не только и не столько клиническая область, сколько просторные владения обыденной массовой психологии. Огромный спектр человеческих переживаний, болящий мир, живущий вокруг нас, рядом с нами и в нас.

Лишь небольшая крайняя его часть относится к компетенции клиники. Примерно половина – к категории так называемых пограничных состояний, промежуточных между здоровьем и болезнью. А другая половина принадлежит тому, что считается здоровьем. Если человека постигло тяжкое горе, потеря близкого человека, то будет неестественно, если потерявший не впадет на какое-то время в состояние, близкое к глубокой депрессии, тяжелое, мучительное, по виду клиническое, но природы не болезненной, а здоровой.

Раньше я этих тем касался тоже вплотную, просто не столь прицельно выделял из содержания бесед. А теперь выделяю, отчасти и потому, что народ стал терминологически более подкованным. То и дело разные понятия перекочевывают из специальных областей в массовое сознание.