И Самуэл заявил:

— Как видно, эти молодцы обманули наших уважаемых руководителей. Одного из них, того высокого, я знаю — его зовут Саркисом, я с ним из одного села. Во время резни он, чтобы спасти свою шкуру, принял ислам, женился на турчанке; позже он служил в турецкой полиции. Второго я не знаю, но, наверное, они одного поля ягода. Я думаю — турки их нарочно послали сюда, чтобы смущать наш народ.

Все были ошеломлены. Несколько минут зал молчал. Молчали и организаторы собрания. Скандал получился куда чище, чем первый.

Как видишь, здесь дела веселые, но на этот раз силы неравны.

С нетерпением жду того счастливого дня, когда и я сумею выехать в Советскую Армению. Но перед этим считаю себя обязанным исполнить до конца свой долг перед нашими сбитыми с толку земляками. Ведь сегодня опять, как тридцать три года тому назад, во весь рост стоит вопрос о жизни армян, находящихся за пределами своей родины. Сегодня кое-кто не прочь поторговать оптом и в розницу кровью нашего народа, и я отдам все силы во имя спасения последних остатков нашего народа от новой трагедии.

Передай мой привет всем землякам и знакомым. Поцелуй за меня свою дочурку и мою сестру Астхиг. До скорого свидания в Советской Армении.

Всегда преданный тебе Мушег».

Группа передовых людей комбината в специальном вагоне ехала в Ереван, на республиканский слет стахановцев.

В вагоне было весело. Больше всех шутил Хорен Григорян. Сарян, привыкший видеть его всегда серьезным, и не подозревал, что секретарь парторганизации такой весельчак.

— Ну, орлы! На слете держитесь! Это вам не на нашем комбинате, — там секретарь ЦК, министры, лучшие люди всей Армении.

Поезд мчался через безлюдные пространства. Снег давно сошел, но земля бережно хранила еще животворную влагу, и дикая растительность, словно торопясь воспользоваться ею, бурно тянулась к солнцу. Пахло свежей травой и цветами, яркие, необыкновенно большие бабочки стремительно носились в воздухе. Сейчас здесь царила деятельная, кипучая жизнь. Только серые голые камни, беспорядочно разбросанные вокруг, зловеще напоминали о необитаемости этой земли. Пройдет немного времени, наступят знойные дни, и жаркий, как от горячей печки, ветер высушит землю, а солнце испепелит, сожжет все вокруг, земля почернеет, потрескается. Все живое в панике покинет эти места, и здесь воцарится мертвое безмолвие.

Маркар через открытое окно вагона смотрел вдаль и задумчиво качал головой.

— Сколько земли зря пропадает! Провести бы сюда воду, оросить, насытить эту землю, раскинуть леса, фруктовые сады, виноградники, развести хлопковые плантации — как бы изменилась, ожила эта пустыня!

И вдруг, словно в ответ на его мысли, раздался гул мощных экскаваторов. Они стальными хоботами глубоко врезались в землю и, заполнив ковши, медленно поднимали их и откидывали груды земли в сторону. За экскаваторами тянулась ровная, как стрела, глубокая канава. Тысячи колхозников лопатами ровняли края канавы и выбрасывали оставшуюся на ее дне землю.

Маркару даже показалось, что это ему снится. Не веря своим глазам, он позвал Мурада.

— Смотри, Мурад Апетович, Добрались-таки и до этой земли! — воскликнул он, показывая рукой на экскаваторы.

— А ты сомневался, дядя Маркар?

— Как тебе сказать… Но то чтобы сомневался, просто не верилось, что так скоро. По-моему, со дня сотворения мира человеческая рука не касалась этой земли.

— Но ведь со дня сотворения мира нигде советской власти не было. Кто же, по-твоему, до нас должен был заниматься этим — феодалы, кулаки или царские чиновники?

— Да, ты прав, тогда некому было. Кто это сказал — кажется, Мичурин? — не просить у природы милостей, а взять их у нее?

— Вот именно: направить разум человека, его знания, многовековой опыт на овладение силами природы и подчинить ее для блага и счастья людей.

— Эх, зацветет же скоро эта земля, зашумят леса, нальется соком янтарный виноград, забелеют хлопковые поля, прилетят птицы свивать гнезда, и воздух станет другим, Мурад Апетович, воздух!.. — в каком-то экстазе говорил старый Маркар. Лицо его как будто даже помолодело, и потускневшие глаза блестели.

— Зацветает не только эта земля, дядя Маркар, а земля всей нашей страны! Она уже сейчас цветет. Колхозники под Москвой и Ленинградом выращивают арбузы и дыни, в холодной Сибири сажают яблони и груши, за Полярным кругом разводят огороды. А в степях на тысячи километров идет посадка лесов.

Сарян молча прислушивался к разговору между пожилым, видавшим старый мир помощником мастера, и молодым, знающим прошлое только по книжкам техником, и восхищался: сколько любви и нежности к родной земле было в их словах!

В Ереван приехали к вечеру. Оба Мурада в сопровождении Астхиг только на минуту забежали домой. Там, кроме Сирануш, никого не было. Поздоровавшись с ней, мужчины поспешили к драматическому театру имени Сундукяна, где начался слет.

Раздался звонок, и люди разных профессий и занятий, собравшиеся сюда со всех концов республики, заняли свои места. Докладчик, секретарь ЦК партии большевиков Армении, говорил об успехах, достигнутых заводами, фабриками, передовыми колхозами и совхозами. Собрание горячо реагировало на каждое слово доклада, часто прерывало докладчика, выражая свое одобрение громкими аплодисментами. Секретарь ЦК перечислил передовых людей республики и тут же поставил перед ними новые, более сложные задачи.

— Почему присутствующий здесь победитель во Всесоюзном социалистическом соревновании помощник мастера Мурад Гугасович Сарян со своей бригадой может выполнять две нормы, а другие не могут этого сделать? Не кажется ли вам, что пора всем равняться по передовикам? По-моему, давно пора.

От этих слов у Саряна сладко забилось сердце, слегка закружилась голова. Вот она, страна счастливого труда. Кем он приехал сюда и кем он стал за короткое время!

В перерыве, когда Сарян вышел в фойе и какие-то незнакомые люди сердечно пожимали ему руки и поздравляли с успехом, вдруг раздался громовой голос Завена:

— Молодец, земляк! Рад за тебя. Пусть знают наших! — Завен через головы окружающих протянул Саряну свою огромную руку.

— Ну и хвастун же ты, Завен. — Апет улыбнулся.

— При чем тут хвастовство? Я за дело хвалю. Слышал небось, что говорил докладчик? «Победитель во Всесоюзном социалистическом соревновании». Это же понимать нужно, — шумел Завен. Он взял Саряна под руку. — Ты не слушай, земляк, Апета, он у нас ходячая скромность. Пошли в сад подышать воздухом.

В саду, быстро шагая по аллее, Завен возбужденно говорил:

— У меня тоже большая радость: после пяти лет работы, сомнений и огорчений наконец-то добился своего — получил настоящего мериноса. Не шерсть, а золото! По шести килограммов с барашка. Это только начало, скоро мы всю Армению завалим тонкой шерстью — пусть народ одевается в нарядные платья и радуется.

— Поздравляю!

— Вот я и говорю: пусть знают наших! — Завен расхохотался. — Я шучу, конечно. У меня на сердце сегодня столько радости, что она выхода требует.

После заседания, предупредив Апета, что он немного запоздает, Сарян пошел разыскивать Сенекерима.

На правом берегу Занги, на возвышенности, тянулись обнесенные садиками маленькие одноэтажные домики из серого туфа, — их построили для репатриированных армян. В одном из таких домиков жил Сенекерим с женой Сатеник. Сарян легко отыскал их дом и с замирающим сердцем позвонил.

Дверь открыла старая, седая женщина.

— Мне к товарищу Сенекериму… — нерешительно сказал Сарян.

— Пожалуйста, пройдите вон туда. — Женщина показала рукой на дверь. — Сенекерим, к тебе!

За письменным столом, заваленным книгами, работал худой, весь в морщинах, пожилой человек. Свет лампы падал ему на лицо, и Мурад сразу узнал знакомое выражение бархатистых глаз.

Гость и хозяин растерянно смотрели друг на друга. Вдруг Сенекерим быстро встал из-за стола.