Длинный ряд фраков по левую и такой же длинный ряд белых платьев девиц по правую сторону в нескольких рядах окружали скромный алтарь церкви Иисуса в Берлине.

В тумане на кафедре стоял седой пастор в своем черном таларе с белым галстухом.

Все эти воспоминания утопали точно в тумане. Ряды фраков и белых платьев как-то расширялись, удалялись куда-то далеко… далеко… Барон уснул.

Сигара в откинутой руке еще пускала струйки синеватого дыма из-под густого слоя наросшего пепла.

Он уснул крепким сном.

Не прошло, однако, более получаса, как в дверь послышались частые, не очень громкие удары.

Барон вскочил.

— Войдите!

В дверях показалась Хризанта.

Он устремился ей навстречу.

— Ты пришла, моя дорогая. О, я так благодарен тебе за это! — сказал барон, с жаром.

Хризанта грустно глядела на барона и, поцеловав его в висок, глубоко вздохнула.

— Я пришла к тебе с просьбой. Меня тревожит мысль, что ты убьешь брата. Я тебя раньше предостерегала от дуэли на холодном оружии и, кажется, была права. Знаешь, друг мой, сейчас брат говорил по телефону — должно быть, с секундантами, и вернулся в номер чрезвычайно бледный. Я сидела у него и все время просила отказаться от дуэли, грозя ему даже самоубийством. Но он мне ничего не отвечал и продолжал писать какие-то письма. Едва он успел кончить, как его позвали к телефону. На одном конверте я прочла фамилию нашего посланника, а на другом значилось твое имя.

— Что же ему говорили секунданты?

— Этого я не знаю. Вероятно, что-нибудь очень малоутешительное. Брат что-то искал в своем чемодане. А теперь сейчас он оделся и ушел, даже не взглянув на меня.

Барон молча встал и повел Хризанту к дивану, где они уселись рядом.

— Скажи мне, Хризанта, напрямик, кто тебе дороже? Я — или твой брат?

Принцесса опустила глаза и в голосе ее послышались слезы.

— Ты знаешь, что я вся твоя, но я люблю также и брата.

Слезы струились по ее щекам.

— Я понимаю тебя, дорогая! — воскликнул барон после тяжелого раздумья, — я сам уже думал об этом вопросе. Я не хочу убить твоего брата, даже решил целить в ноги. Но могу ли я поручиться за то, что рука моя не дрогнет?

Хризанта продолжала молчать.

— Могу ли я поручиться, — продолжал барон, — что пистолет мне не изменит? К тому же ты знаешь, что мне неизвестно, как пистолеты пристреляны; отдают ли они вверх на сантиметр или на полметра?

— Все-таки ты обещаешь пощадить моего брата?

— Конечно.

— Ты хорошо стреляешь?

— Недурно…

Хризанта успокоенно вздохнула и со слезами благодарности взглянула на барона.

— Ты такой добрый, хороший, ты меня так любишь, что, пожалуй, способен пожертвовать собственной жизнью для моего спокойствия. Но я этого не хочу. Ты мне, я уже чувствую, дороже брата, дороже всего на свете.

Она бросилась на шею барону и повисла на его груди, громко всхлипывая.

Барон был тронут. Он впервые чувствовал себя в объятиях вполне преданной женщины.

Его тяготила неотступно навязчивая мысль, что волей судьбы, быть может, ему придется нанести этому сердцу тяжелый удар.

— Молись своему богу счастья, чтобы мы оба остались живы. Если же судьбе угодно меня сразить, то забудь поскорее обо мне, — сказал барон с решимостью в голосе.

Эти слова заставили Хризанту содрогнуться.

— Я не хочу… я не могу жить без тебя… я себя убью! — воскликнула она.

Барон поцеловал ее и сказал:

— Успокойся, молись и все кончится благополучно…

Хризанта недоверчиво покачала головой, продолжая плакать.

Раздался стук в дверь.

— Я уйду… Я тебе мешаю… — сказала она испуганно.

— Нет. Войди в соседнюю комнату.

С этими словами барон отодвинул портьеру около своей спальни — Хризанта скрылась за дверью.

Еще раз раздался стук в дверь, и на пороге показались секунданты барона в сопровождении мистера Велингса и виконта Ияко.

— Войдите, господа, пожалуйста. Простите, что я не сразу впустил вас, но я был в спальне, — сказал барон, беспокойно оглядываясь на дверь, за которой скрылась Хризанта. — Итак, господа, я к вашим услугам.

— Мы пришли, — начал мистер Велингс, — отчеканивая каждое слово, — с просьбою изменить предъявленные вами условия дуэли. Я должен сказать, господин барон, что принц находит дуэль пулями недостаточно серьезной, и я просил бы вас согласиться на дуэль на шпагах.

— Я присоединяюсь к просьбе моего уважаемого коллеги, — сказал виконт Ияко.

— Господа, я всю жизнь дрался холодным оружием, которым настолько владею в совершенстве, что, принимая подобные условия, заранее чувствую угрызения совести за неизбежный исход.

— Это очень благородно с вашей стороны и я вижу в ваших словах истинного джентльмена, — с легким поклоном вставил мистер Велингс, — но я, исполняя поручение пославшего, все-таки позволю себе настаивать на моей просьбе.

— Мне очень жаль, господа, но, имея на своей совести два смертных исхода, я никаким образом не желал бы в данном случае катастрофы. Если вы знакомы с искусством фехтования, то, вероятно, понимаете, какую роль тут играет мой рост и моя физическая сила…

Виконт улыбнулся.

— Вы позволите, барон, указать вам много примеров, когда сильные и опытные борцы были сражены слабыми?

— Очень может быть, господин виконт, — спокойно возразил барон, — но я давно дал себе слово не принимать подобных условий. Положим, что и пуля, даже помимо моей воли, может убить принца, о чем я бы глубоко скорбел, но потому я в данном случае готов уравнять наши шансы, предоставляя принцу по условленному знаку стрелять одновременно со мною.

При этих словах секундант Канецкий нервно вскочил с кресла и быстрыми шагами подошел к окну.

Ему, видимо, не понравилась уступчивость друга.

— Чем же, господа, мы порешили? — обернувшись, спросил Канецкий. — Где и когда?

— За ипподромом в лесу. Место выберем вместе, — ответил маркиз де-Гра, хорошо знакомый с Булонским лесом.

— А час? — продолжал Канецкий.

— Завтра, в восемь часов утра, если господа ничего не будут иметь против этого, — вставил барон.

В знак согласия мистер Велингс и виконт Ияко, слегка наклонив головы, встали и направились к выходу.

— До завтра! — крикнул им вслед барон.

— А вы, господа, расстояние установили?

— Да. Мы остановились на тридцати шагах, — ответил Канецкий.

— Конечно, — одобрил барон.

— Я бы посоветовал тебе, дорогой мой, — обратился Канецкий к барону, — сегодняшний день не волноваться и пораньше лечь спать, а к часу мы тебя ждем к завтраку у Пайяра.

— Спасибо, буду. А пока благодарю вас, господа, за вашу готовность быть моими секундантами, — сказал барон, протягивая обе руки.

— Эх, Эдмунд, Эдмунд! Как мне тебя жаль. Опять у тебя какой-то роман! И напрасно ты не согласился драться с ним на шпагах, — ты в одно мгновение открыл бы ему грудную шарманку или такой харакири сделал бы ему ударом «гартье», что этот японец сразу увидел бы свое Восходящее солнце в натуральной величине.

Барон ничего не ответил.

Он молча обнял Канецкого и сильно потряс руку маркиза,

— Итак, в час! — крикнул Канецкий, выходя из комнаты барона.

Канецкий обнял на прощание барона и, взяв маркиза под руку, пошел по направлению к Итальянскому бульвару.

Как только ушли секунданты, барон бросился в свою спальню.

Хризанта стояла около окна и задумчиво смотрела на шумную толпу. Она даже не заметила, когда вошел барон.

— Я все слышала и еще раз благодарю тебя за твое великодушие. Теперь я понимаю, о чем говорили секунданты, — сказала она. — Меня страшит сомнение, дорогой мой. Брат злой человек и я боюсь, не созрел ли у него какой-нибудь коварный план. Я, конечно, не знаю, что он может выкинуть, но мне памятно, как в Токио принц Арикано дрался на шпагах с одним англичанином. И представь себе, англичанин, получив совсем легкую рану в руку, умер на другой же день и, как говорили, врачи от отравления крови.