Н. Ф. Щербине Была пора – сияли храмы, Под небо шли ряды колонн, Благоухали фимиамы, Венчался славой Парфенон, – И всё, что в мире мысль проникла, Что ум питало, сердце жгло, В златом отечестве Перикла На почве греческой цвело; И быт богов, и быт народа Встречались там один в другом, И человечилась природа, Обожествленная кругом. Прошли века – умолк оракул, Богов низринул человек – И над могилой их оплакал Свою свободу новый грек. Ничто судеб не сдержит хода, Но не погибла жизнь народа, Который столько рьяных сил В стремленьях духа проявил; Под охранительною сенью Сплетенных славою венков Та жизнь широкою ступенью Осталась в лестнице веков, Осталась в мраморе, в обломках, В скрижалях, в буквах вековых И отразилась на потомках В изящных образах своих… И там, где льются наши слезы О падших греческих богах, Цветут аттические розы Порой на северных снегах, – И жизнью той, поэт-художник, В тебе усилен сердца бой, И вещей Пифии треножник Огнем обхвачен под тобой. 27 января 1857 Вход воспрещается
Посвящено И. К. Гебгардту «Вход воспрещается» – как часто надпись эту Встречаешь на вратах, где хочешь ты войти, Где входят многие, тебе ж, посмотришь, нету Свободного пути! Там – кабинет чудес, там – редкостей палата! Хотел бы посмотреть! Туда навезено Диковин множество и мрамора, и злата, – Пойдешь – воспрещено! Там, смотришь, голова! Прекрасной мысли, знанья Ты пробуешь ввести в нее отрадный свет – Напрасно! Тут на лбу, как на фронтоне зданья, Отметка: «Впуска нет». А там – храм счастия, кругом толпы народа, Иные входят внутрь, ты хочешь проскользнуть, Но стража грозная, стоящая у входа, Твой заграждает путь. Ты просишь, кланяясь учтиво и покорно, Ногою шаркая, подошвою скользя: «Позвольте!» – А тебе настойчиво, упорно Ответствуют: «Нельзя». Нельзя! – И мне был дан ответ того же рода. Нельзя! – И, сближены нам общею судьбой, О Гебгардт, помнишь ли, тогда в волнах народа Мы встретились с тобой? «Да почему ж нельзя? Проходят же другие!» – Спросили мы тогда, а нам гремел ответ: «Проходят, может быть, да это – не такие, – Для вас тут места нет. Вы – без протекции. Вы что? Народ небесный! Ни знатных, ни больших рука вам не далась. Вот если было бы хоть барыни известной Ходатайство об вас! Просили бы о вас пригожие сестрицы, Колдунья-бабушка иль полновесный брат! А то вы налегке летите, словно птицы, – Назад, дружки, назад!» «Что делать? Отойдем! Нам не добиться счастья, – Мы грустно молвили, – златой его венец Нам, верно, не к лицу. Поищем же участья У ангельских сердец!» Идем. Вот женщина: открытая улыбка, Открытое лицо, открытый, милый взгляд! Знать, сердце таково ж… Приблизились – ошибка! И тут ступай назад! «Вход воспрещается», задернута завеса, Дверь сердца заперта, несчастный не войдет, А между тем туда ж какой-нибудь повеса Торжественно идет. Полвека ты дрожал и ползал перед милой, Колени перетер, чтоб заслужить венец, Молчал, дышать не смел, и вот – с последней силой Собрался наконец. «Позвольте, – говоришь, – воздайте мне за службу! Мой близок юбилей». – «Не требуй! Не проси! – Ответят. – Нет любви, а вот – примите дружбу!» – «Как? Дружбу? – Нет, merci! Не надо, – скажешь ты, – на этот счет безбедно И так я жить могу в прохладной тишине, Холодных блюд не ем, боюсь простуды, – вредно Мороженое мне». Дивишься иногда, как в самый миг рожденья Нам был дозволен вход на этот белый свет И как не прогремел нам голос отверженья, Что нам тут места нет. Один еще открыт нам путь – и нас уважат, Я знаю, как придет святая череда. «Не воспрещается, – нам у кладбища скажут, – На дрогах нас везут, широкую дорогу Мы видим наконец и едем без труда. Вот тут и ляжем мы, близ церкви, слава богу!.. Но нет – и тут беда! И мертвым нам кричат: «Куда вы? Тут ограда; Здесь место мертвецам большим отведено, Вам дальше есть места четвертого разряда, А тут – воспрещено!» Февраль 1857 Зачем
Посвящено Антонине Христиановне Лавровой Мне ваш совет невыразимо дорог, – И хоть тяжел он сердцу моему, Но должен я, скрепясь, без отговорок Его принять и следовать ему, Согласен я: чтоб тщетно не терзаться, Спокойно жить, бесплодно не страдать – Не надобно прекрасным увлекаться, Когда нельзя прекрасным обладать. Зачем смотреть с восторженной любовью На лилию чужого цветника, Где от нее не суждено судьбою Мне оторвать ни одного цветка? И для чего пленяться мне картиной, Когда она – чужая, не моя, Иль трепетать от песни соловьиной, Где я поймать не в силах соловья? Зачем зарей я любоваться стану, Когда она сияет надо мной, – И знаю я, что снизу не достану Ее лучей завистливой рукой? Зачем мечтам напрасным предаваться? Не лучше ли рассудку место дать? О, да! к чему прекрасным увлекаться, Когда – увы! – нельзя им обладать? 1857 (?) |
