Человек Много жизненных вопросов Тем решив, что всё пустяк, Жил когда-то грек-философ – Удивительный чудак. Он ходил как жалкий нищий, Полунаг и босиком, И питался грубой пищей, Сыт был брошенным куском; В бочке жил; лучами солнца Освещаем и согрет, Он героя-македонца, Покорившего весь свет, И царя, и полубога, Гордой просьбой удивил: «Отодвинься, брат, немного, – Ты мне солнце заслонил». О, давно минувши лета! Незапамятная старь! Днем, при полной силе света, Диоген зажег фонарь, И в толпе народа шумной Он идет, кругом глядит. «Ищешь ты кого, безумный?» – «Человека», – говорит. Строгий циник видел грека И в хитоне, и в плаще, Но не видел человека И искал его вотще. Если б шел он в век из века Вплоть до нынешних времен – И доныне человека Всё искал бы Диоген! Ход веков мы видим ясно, Нам истории скрижаль Открывает беспристрастно Дней давно протекших даль. Что ж там? – Несколько сокровищ, Много хламу жизни сей, Много там людей-чудовищ, Лжелюдей, полулюдей; Всюду брани, козни, ковы, Видны – римлянин суровый, Грубый скиф и хитрый грек; Много смертных полудиких, Много малых, горсть великих… Где же просто человек? Был один. Он шел без грома, Полон истины огнем. Можно было «Ессе homo!» Смело вымолвить о нем. Он на всех смотрел с любовью, Всех к бессмертью, как на пир, Призывал, и чистой кровью Он своей опрыснул мир. Этот мир был им испуган; Он был схвачен, был поруган, Был оплеван, был казнен От ватаги фарисейской Смертью крестного, злодейской, И в венке терновом он Оцет пил средь смертной жажды… «Человек, однако, мог Нам явиться хоть однажды?» – Нет, о люди, то был – бог! Не позднее 25 апреля 1853 Звездочка
День докучен, днем мне горько. Вот он гаснет… вот угас…. На закате меркнет зорька… Вот и звездочка зажглась. Здравствуй, ясная! Откуда? И куда? – А я всё тут. На земле всё так же худо, Те же терния растут. Над землей подъемлясь круто К беспредельной вышине, Что мелькаешь ты, как будто Всё подмигиваешь мне? Не с блаженством ли граничишь Ты, приветная звезда? И меня ты, мнится, кличешь, Говоришь: «Поди сюда! Круг разумных здесь созданий Полон мира и любви, Не заводит лютых браней, Не купается в крови. Здесь не будешь горе мыкать, Здесь не то, что там у вас. Полно хмуриться да хныкать! Выезжай-ка в добрый час! Тут нетряская дорога, Легкий путь – ни грязь, ни пыль! Воли много, места много». – А далёко ль? Сколько миль? Ох, далёко. Нам знакомы Версты к Солнцу от Земли, А с тобой и астрономы Рассчитаться не могли. Соблазнительным мерцаньем Не мигай же с вышины, – Благородным расстояньем Мы с тобой разделены. Сочетаньем кончить сделку Трудно, – мы должны вести Вечно взглядов перестрелку Между «здравствуй» и «прости». Знаю звездочку другую, – Я хоть ту достать хочу – Не небесную – земную, – Мне и та не по плечу! Так же, может быть, граничит С райским счастьем та звезда, Только та меня не кличет, Не мигнет, – поди сюда! Блещет мягче, ходит ниже – Вровень, кажется, со мной, Но существенно не ближе Я и к звездочке земной. И хоть так же б кончить сделку, Как с тобой, – с ней век вести Хоть бы взоров перестрелку Между «здравствуй» и «прости»! Не позднее 25 апреля 1853 Три власти Рима Город вечный! Город славный! Представитель всех властей! Вождь когда-то своенравный, Мощный царь самоуправный Всех подлунных областей! Рим – отчизна Сципионов, Рим – метатель легионов, Рим – величья образец, В дивной кузнице законов С страшным молотом кузнец! Полон силы исполинской, Ты рубил весь мир сплеча И являл в руке воинской Всемогущество меча. Что же? С властию толикой Как судьба тебя вела? Не твоим ли, Рим великой. Лошадь консулом была? Не средь этого ль Сената – В сем чертоге высших дел – Круг распутниц, жриц разврата Меж сенаторов сидел? И не твой ли венценосный Царь – певун звонкоголосный Щеки красил и белил, И, рядясь женообразно, Средь всеобщего соблазна Гордо замуж выходил, Хохотал, и пел, и пил, И при песнях, и при смехе Жег тебя, и для потехи, В Тибре твой смиряя пыл, Недожженного топил, И, стреляя в ускользнувших, Добивал недотонувших, Недостреленных травил? Страшен был ты, Рим великой, Но не спасся, сын времен, Ты от силы полудикой Грозных севера племен. Из лесов в твои границы Гость косматый забежал – И воскормленник волчицы Под мечом медвежьим пал. Город вечный! Город славный! Крепкий меч твой, меч державный Не успел гиганта спасть, – Меч рассыпался на части, – Но взамен стальной сей власти Ты явил другую власть. Невещественная сила – Сила Римского двора Ключ от рая захватила У апостола Петра. Новый Рим стал с небом рядом, Стал он пастырем земли, Целый мир ему был стадом, И паслись с поникшим взглядом В этой пастве короли И, клонясь челом к подножью Властелина своего, С праха туфли у него Принимали милость божью Иль тряслись морозной дрожью Под анафемой его. Гроб господен указуя, И гремя, и торжествуя, Он сказал Европе: «Встань! Крест на плечи! меч во длань!» И Европа шла на брань В Азию, подобно стаду, Гибнуть с верою немой Под мечом и под чумой. Мнится, папа, взяв громаду Всей Европы вперегиб, Эту ношу к небу вскинул, И на Азию низринул, И об гроб Христов расшиб; Но расшибенное тело, Исцеляясь, закипело Новой жизнию, – а он Сам собой был изнурен – Этот Рим. – С грозой знакомый, Мир узрел свой тщетный страх: Неуместны божьи громы В человеческих руках. Пред очами света, явно, Римских пап в тройном венце – Пировал разврат державный В грязном Борджиа лице. Долго в пасть любостяжаний Рим хватал земные дани И тучнел от дольних благ, За даянья отпирая Для дающих двери рая. Всё молчало, – встал монах, Слабый ратник августинской, Против силы исполинской, И сильней была, чем меч, 0 Ополчившегося речь, – И, ревнуя к божьей славе, Рек он: «Божью благодать Пастырь душ людских не вправе Грешным людям продавать». Полный гнева, полный страха, Рим заслышал речь монаха, И проклятьем громовым Грозно грянул он над ним; Но неправды обличитель 1 Вновь восстал, чтобы сказать: «Нам божественный учитель Не дал права проклинать». Город вечный! – Чем же ныне, Новой властию какой – Ты мечом иль всесвятыней Покоряешь мир людской? Нет! пленять наш ум и чувства Призван к мирной ты судьбе, Воссияла мощь искусства, Власть изящного в тебе. В Капитолий свой всечтимый На руках ты Тасса мчал И бессмертья диадимой Полумертвого венчал. Твой гигант Микель-Анжело Купол неба вдвинул смело В купол храма – в твой венец. Брал он творческий резец – И, приемля все изгибы И величия печать, – Беломраморные глыбы Начинали вдруг дышать; Кисть хватал – и в дивном блеске Глас: «Да будет!» – эта кисть Превращала через фрески В изумительное: «Бысть». Здесь твой вечный труд хранится, Перуджино ученик, Что писал не кистью, мнится, Но молитвой божий лик; Мнится, ангел, вея лаской, С растворенной, небом краской С высоты к нему спорхнул – И художник зачерпнул Смесь из радуг и тумана И на стены Ватикана, Посвященный в чудеса, Взял и бросил небеса. Рим! ты много крови пролил И проклятий расточил, Но творец тебе дозволил, Чтоб, бессмертный, ты почил На изящном, на прекрасном, В сфере творческих чудес. Отдыхай под этим ясным, Чудным куполом небес! И показывай вселенной, Как непрочны все мечи, Как опасен дух надменный, – И учи ее, учи! Покажи ей с умиленьем Santo padre своего, Как святым благословеньем Поднята рука его! Прах развалин Колизея Чужеземцу укажи: «Вот он – прах теперь! – скажи. – Слава богу!» – Мирно тлея, Бойня дикая молчит. Как прекрасен этот вид, Потому, что он печален И безжизнен, – потому, Что безмолвный вид развалин Так приличен здесь всему, В чем, не в честь былого века, Видно зверство человека. Пылью древности своей, Рим, о прошлом проповедуй, И о смерти тех людей Наставительной беседой Жить нас в мире научи, Покажи свои три власти, И, смирив нам злые страсти, Наше сердце умягчи! Чтоб открыть нам благость божью, Дать нам видеть божество, – Покажи над бурной ложью Кротких истин торжество! 1852 или 1853 |
