Его не стало (написано на смерть В. А. Каратыгина) Его не стало… Нет светила русской сцены – Первослужителя скорбящей Мельпомены. Плачь, муза сирая, – его уж в мире нет. Фингал, Донской, Ермак, Людовик, Лир, Гамлет, Цари, что из гробов им к жизни вызывались, Вторичной смертию все ныне в нем скончались. – Здесь ревностный денщик великого Петра, Там бешеный игрок, ревнивый мавр вчера, Сегодня он – король, вождь ратный иль посланник, А завтра – нищий, раб, безумец иль изгнанник, Там в пышной мантии, а тут в лохмотьях весь, Но истинный артист везде – и там, и здесь, С челом, отмеченным печатаю таланта; Везде в нем видел мир глашатая-гиганта, В игре, исполненной и чувства и ума, Везде он был наш Кин, наш Гаррик, наш Тальма, Мне видится театр. Все полны ожиданья. Вдруг – поднят занавес – и взрыв рукоплесканья Раздался, – это ты, ты вышел, исполин! Обдуман каждый шаг, ряды живых картин – Его движения и каждый взмах десницы; В бровях – густая мгла, гроза – из-под ресницы. Он страшен. На лице великость адских мук. В его гортани мрет глухих рыданий звук, Волнуемая грудь всем слышимо клокочет, И в хохоте его отчаянье хохочет. Он бледен, он дрожит – и пена на устах, И, судорожно сжав в трепещущих перстах Сосуд с отравою, он пьет… в оцепененье Следите вы его предсмертное томленье – Изнемогает… пал… Так ломит кедр гроза. Он пал, с его чела вам смотрит смерть в глаза, Спускают занавес. Как бурные порывы: «Его! Его! Пусть нам он явится! Сюда!» Нет, люди, занавес опущен навсегда, Кулисы вечности задвинулись. Не выйдет! На этой сцене мир его уж не увидит. Нет! – Смерть, которую так верно он не раз Во всем могуществе изображал для вас, Соделала его в единый миг случайный Адептом выспренним своей последней тайны. Прости, собрат-артист! Прости, со-человек! С благословением наш просвещенный век На твой взирает прах несуеверным оком И мыслит: ты служил на поприще высоком, Трудился, изучал язык живых страстей, Чтоб нам изображать природу и людей И возбуждать в сердцах возвышенные чувства; Ты жег свой фимиам на алтаре искусства И путь свой проходил, при кликах торжества, Земли родимой в честь и в славу божества. Середина марта 1853 Ф. Н. Глинке
Здравствуй, деятель и зритель Многих чудных жизни сцен, Музы доблестной служитель, Наш поэт и представитель Славных дедовских времен! Знал ты время, ведал лета, Как людьми еще был дан В мире угол для поэта И певец пред оком света Чтил в себе свой честный сан. В лоне мира – песнью мирной Он страдальцев утешал, На пиры – нес клик свой пирный, В бранях – благовестью лирной Доблесть храбрых возвышал. Нес в величье он спокойном Тяжесть дольнего креста, – Пел ли радость гимном стройным – Он глумленьем непристойным Не кривил свои уста; И не мнил он обеспечить Беззаконный произвол – В русском слове чужеречить, Рвать язык родной, увечить Богом данный нам глагол. И над этой речью кровной, Внятной призванным душам, Не был вверен суд верховный Дерзкой стае суесловной – Грустных новостей в пучине Мы, поэт, погружены, Но от прежних лет доныне Честно верен ты святыне Благородной старины. И за то своим покровом Сохранил в тебе господь Эту силу – звучным словом, Вечно юным, вечно новым, Оживлять нам дух и плоть. Помню: я еще мальчишкой Рылся в книжках, и меж них За подкраденною книжкой Поэтическою вспышкой Зажигал меня твой стих; Слух и сердце он лелеял, – И от слова твоего, От семен тех, что ты сеял, Аромат библейский веял – Отзыв неба самого. Ты Карелии природу В метких ямбах очертил, Ты Двенадцатому году В радость русскому народу Незабвенным эхом был. И теперь, на нас лишь канул Бранный дождь, твоя пора Не ушла: ты вмиг воспрянул И по-русски первый грянул Православное «ура». Средь болезненного века Жив и здрав ты, – честь! хвала! Песнь живого человека И до серба, и до грека Христианская дошла. Крест – нам сила, крест – наш разум. К нам, друзья! – Из-за креста Мы весь мир окинем глазом И «на трех ударим разом Со Христом и за Христа!» 12 мая 1854 Выпущенная птичка Еще зеленеющей ветки Не видно, – а птичка летит. «Откуда ты, птичка?» – «Из клетки», – Порхая, она говорит. «Пустили, как видно, на волю. Ты рада? – с вопросом я к ней. – Чай, скучную, грустную долю Терпела ты в клетке своей!» «Нимало, – щебечет мне птичка, – Там было отрадно, тепло; Меня спеленала привычка, И весело время текло. Летучих подруг было много В той клетке, мы вместе росли. Хоть нас и держали там строго, Да строго зато берегли. Учились мы петь там согласно И крылышком ловко махать, И можем теперь безопасно По целому свету порхать». «Ох, птичка, боюсь – с непогодой Тебе нелегко совладать, Иль снова простишься с свободой, – Ловец тебя может поймать». «От бурь под приветною кровлей Спасусь я, – летунья в ответ, – А буду застигнута ловлей, Так в этом беды еще нет. Ловец меня, верно, не сгубит, Поймав меня в сети свои, – Ведь ловит, так, стало, он любит, А я создана для любви». Август 1854 |
